Блюз английского дождя

Белое,медное.

Джой Корд любит английские дожди. Равно как и английские туманы. Она
сидит на подоконнике целыми днями, натянув рукава белой блузки до кончиков пальцев, пьёт чёрный кофе и рассказывает седому спаниелю по
имени Шерлок старые слизеринские сказки. Знаешь, говорит вдруг она, ведь мы скоро истаем в отравленный полынью воздух. Белая кость, аквамариновая кровь – мы рождаемся со смертельной усталостью в глазах, обезображенные родственными браками наших предков. Мы растём порочными эстетами, тонкопалыми садистами, воспринимающими нормальность как отклонение; в школе нас трясёт при виде грязнокровок, но в переплетённой серебристыми линиями гостиной мы курим маггловские сигареты и выкладываем кокаиновые дорожки на столах. Мы пишем сумасшедшие картины, свитые в нашем воображении синеватым дымом, царящем по ночам в спальнях. Нам неинтересна учёба, в наших генах заложена самая пагубная магия, - мы варим глинтвейн в котлах для Феликс Фелицис и запускаем с крыши самолётики из конспектов по истории. Мы мечтаем о крылатой свободе - кодекс элиты позволяет запретное, но запрещает обыкновенное. И тогда мы учимся презирать свободу обыкновенных, наслаждаясь изысканной и безнравственной свободой, доступной лишь аристократии. Мы – словно клан обречённых: держимся вместе, но даже наедине с братом или сестрой не снимаем маску, ибо наши обнажённые чувства иногда бывают сильнее Круциатуса. Мы почти не умеем любить, - наши браки предопределены, а связи недолговечны. Мы опасаемся привыкнуть,
привязаться – это слабости тех, других, не-нас.
Мы действительно – не такие. Мы медленно умираем, не желая
признавать этого, умираем изящно, как и положено лордам; уносим за
собой эпоху менуэтов и гравюр, мрамора и ангелов с фарфоровыми
крыльями. Мы должны остаться легендой, отступив во время, но мы не
можем отступить просто так.
Ты же знаешь, Шерлок, я неправильная слизеринка, я слишком
объективна. Наш бой бесполезен, а мечты о сохранении чистоты крови –
безумны. Уже сейчас полукровки становятся глотком свежего воздуха
для магического мира – да что говорить, Тёмный Лорд, луч нашего
заката, столь похожего на рассвет, сам наполовину маггл (не в его
присутствии будь произнесено). Его Эпоха Возрождения обернётся
медленным вымиранием волшебников в целом, если он победит, и
вырождением аристократии, если он проиграет.

Джой Корд молчит, глядя в дождь. Она – поэт, а поэты часто
драматизируют, да и вообще воспринимают всё в других тонах. На её
руке нет Чёрной Метки, и Джой вовсе не хочется её получать. Ей
хочется сидеть на подоконнике и думать о чём угодно, кроме
полукровки с глазами Салазара Слизерина.
На три-минутки-и-кофе-с-ромом в поместье вихрем залетает Белла.
Белла-Белла, белладонна, пряный дурман, тяжёлые локоны, тяжёлый
взгляд и тяжёлые украшения. Белла Упрямая ничего не хочет понимать,
Белла Восторженная свято верит в Эпоху Возрождения, Белла Влюблённая
говорит только о Лорде. Впрочем, и молчит - тоже о нём.
- О чём тут думать, Джой?!
О чём тут думать, Джой? Даже Люциус столько не думал, а уж этот-то
все ходы просчитывает ещё перед игрой! О чём тут думать, Джой, ты
сомневаешься во мне? В себе? В Нём? Опомнись, Джой, о чём тут
думать, я начинаю, ей-Мерлин, подозревать тебя в магглолюбии!

И Белла упархивает, в который раз взяв с подруги обещание, что та
«вот прямо завтра» придёт к выводу. Не к какому-то выводу, а к
просто выводу, потому что вывод может быть только один! О чём тут
думать?!
А Джой идёт под дождь, бродить по липовым аллеям, потому что зараза
Шерлок, как истинный джентльмен, привык совершать ежевечерний
моцион. Вороша мокрые листья ногами, Джой подставляет лицо
прозрачным струям, вздыхает своим мыслям.
Говорят, Шерлок, что у слизеринцев нет чувства долга. Ах, было бы
чудесно, если бы эти крикливые обвинения были правдой!.. Мой долг -
по крови, по духу, – бороться против тех, кто хочет, чтобы мы
остались легендой. Чистота крови, строгая иерархия аристократии –
да, эти мечты безумны, но предавать идеал из-за его ненормальности
недостойно герба моего факультета. И какой бы потомственной
эгоисткой я ни была, долг слизеринки мне придётся исполнить, даже
переступив через себя.
«Опять разводишь философию, - устало укоряют хозяйку шоколадные
глаза спаниеля, - ровно дитя малое, сама с собой софистикой
занимаешься. Будто не знаешь: откажешься – убьют. Проявила б лучше
профессиональное благоразумие, соглашалась бы скорее…»

Вечером, когда Джой укутывается в плед, раскидав по комнате мокрую
одежду, в холле хлопает входная дверь.
- Племянница! – весело, с едва улавливаемой ноткой усталости.
Медные пряди, выбившиеся из хвоста, насмешливый излом бровей, сквозь
тёмное золото ресниц – серьёзный взгляд каре-зелёных глаз.
- Привет, Руди. - Они здороваются за руку, как «мужчина с мужчиной».
Джой уже не помнит, откуда взялась эта штука про «мужчину с
мужчиной» - наверное, что-то из раннего детства… надо спросить.
Когда-нибудь. Не сейчас.
- Этот чёртов дождь меня угробит, - он прислоняет зонт к гардеробу
чёрного дерева, заправляет прядь волос за ухо.
В ненастные дни у Родольфуса надрывно и размеренно ноет старая рана,
сувенир от ирландского аврора. Поэтому он не любит ни дождь, ни
осень, ни, в особенности, авроров. И Джой, глядя на его усталую,
измученную улыбку, тоже начинает проникаться к этим факторам
неосознанной ненавистью.
Зябко обнимая узкими ладонями фарфор чашки, Руди на правах
родственника отчитывает племянницу за шатание под дождём без зонта,
за низкий балл по Трансфигурции, за что-то ещё – Джой почти не
слушает, она знает, что это делается чисто символически.
- С Беллой давно болтала? – мимолётно, равнодушно; Джой чуть
вздрагивает, отводя взгляд от его тонких пальцев.
Племяшка, давно ли ты видела Беллу? Я – давно. Что мне с ней делать,
племяшка? Что она со мной делает?
Мне даже нечего ей сказать. Что – что я постоянно, мучительно
вспоминаю аромат её кожи – миндаль, амаретто? Что я обожаю смотреть,
как она улыбается во сне – так по-детски безмятежно? Что мне не
нравится, что она находит в жестокости изощрённое наслаждение? Что
она, девочка (всего на три года старше тебя!), уже принимает участие
в пытках, и это - неправильно?
Что я – люблю её?..

Родольфус этого не скажет – ни Джой, ни Белле. Он привык молчать,
когда слишком хочется говорить.
Поднимая глаза на племянницу, сглаживая улыбкой возникшую паузу,
Руди вдруг понимает, что и эта девочка, дочь его сестры, скоро
перестанет принадлежать самой себе. И не кто-нибудь, а он,
Родольфус, подтолкнёт её к этому. Потому что он когда-то был таким
же «мизантропом и аутистом», как сейчас Джой, и только он может
уговорить её добровольно принять присягу.
Он это сделает, - аристократическая этика слишком сложна, чтобы
объяснить её в двух словах. Он это сделает. И будет вынужден
смотреть, как Джой, Джой-поэт, Джой-мальчишка медленно превращается
в убийцу.
Как Белла, его жена, некоронованная королева Вальпургиевых рыцарей.
А Джой улыбается – короткие лохмы, стоящие торчком на затылке,
ореховые глазища, чудно изогнутые брови. Не в Рамину пошла, в Корда.
- Знаешь, Руди, Белла меня убедила.…и, ради Салазара, не смотри на меня так.
Я не позволю тебе самому поставить меня на колени перед Тёмным
Лордом, а потом изводиться из-за этого. Я сама. У меня, в конце
концов, такой же долг, как и у тебя. Ты в сорок лет, как в
пятнадцать, боишься сделать что-нибудь не так, как того требует
этика; на мне – тяжесть ответственности последней в роде, как же я
ненавижу эту ответственность!
Да, Руди, я решила. И вы меня отведёте туда, господин опекун!..
Родольфус вздыхает – облегчённо и глухо.

Джой Корд долго стоит у окна, провожая взглядом отточенный силуэт,
медленно исчезающий в косых линиях дождя.
- Дура.
«И аморальная притом», - Шерлок опускает кофейно-серебристую голову
на лапы и закрывает глаза.

Тёмное, янтарное

Тяжесть романского стиля Малфой-мэнор вроде бы привычна, но сегодня
Джой кажется, что всё, что тяжелее любимой алой мантии, ложится ей
на плечи нестерпимым грузом.
Для собрания выбран не слишком большой зал – во-первых, сегодня
присутствует только элита. Первые рыцари, - пытается усмехнуться
Джой. А во-вторых, - во-вторых, Люциус прекрасно знает, что Тёмный
Лорд не выносит холода. Банально, но факт – меньшее помещение легче
отапливать.
Коричные полутона, осколками янтаря тени на стенах, звуки – лишь
капли по стеклу и треск поленьев в камине.
Страшно человечно. Страшно оттого, что человечно.
Их пятеро.
Совсем не похожий на младшего брата (те же медные волосы, те же
желтовато-зелёные глаза, тот же овал лица, но – удивительно
непохожий), резкий, суровый, прямой – Рабастан, вечный пример для
подражания семейства Лестрейндж. Нет двух правд, существует лишь
цель, которая, разумеется, оправдывает средства.
Обманчиво-безмятежный, деланно-скучающий злонасмешник Долохов –
жемчужные перчатки, прядь тёмно-русых волос, беспрестанно падающая
на лоб и откидываемая назад раздражённым жестом, королевское
высокомерие серых глаз. Беспринципный, опасный, непредсказуемый –
одно неосторожное слово, и вскинется разъярённой коброй.
Хозяин дома, красавец, лицемер, истончённый вседозволенностью, но –
редкий случай – не забывающий осторожности, дипломат, тактик –
отблеск огня на платиновых прядях, холеные пальцы теребят
набалдашник тросточки.
Белла-Белла, белладонна, алебастровые запястья, чёрный бархат глаз –
воплощение страсти под узкой оболочкой покорности; чуть касается
высокой спинки кресла, в котором…
Уже не лицо, но ещё не маска. В заострившихся восковых чертах –
отголоски гибельной, античной красоты, изящество дремлющей стали в
движениях. Он сидит совсем близко к камину, - после трансформации
особенно болезненно воспринимается холод; остальные – стоят,
иерархия должна быть строгой.
Наконец он поднимает глаза, страшные глаза Салазара Слизерина.
- Подойди.
Почти мягко, никакого пафоса – Тёмному Лорду не нужно этого, уже нет
необходимости доказывать кому-либо своё превосходство.
Родольфус осторожно высвобождает руку из судорожно сжатых пальцев
племянницы, незаметно подталкивает её вперёд, но та, уже успев
овладеть собой, раздражённо дёргает головой на это родственное
проявление и уверенно идёт к креслу. Рабастан хмурит брови, наблюдая
эту запинку, Антонин тихо усмехается.
- Ну здравствуй, Джой Корд.
- Здравствуйте, милорд.
Это слово даётся ей легко, как давно привычное. Да и правда, чего
проще – два едва заметных движения губ…
- Значит, ты решила.
- Раз я здесь, стало быть – так.
- Может быть, мне стоит понимать это как неуверенность? – только
ирония. Никакой угрозы.
И Джой проигрывает этот раунд игры в гляделки.
- Нет, милорд. Я уверена.
- Я почему-то так и подумал. Ты позволишь свою палочку?

Палочка знает о человеке куда больше, чем человек о ней. Палочка
сама выбирает себе хозяина, - это объясняют каждому
одиннадцатилетнему ребёнку; в дальнейшем она начинает подстраиваться
под человека, вбирать в себя его качества, она учится понимать
малейшее желание хозяина. Палочка становится частью мага – это
понимают почти все. Но никто не замечает того, что, казалось бы,
лежит на поверхности. На узких собраниях Министерства большие
начальники год за годом твердят о необходимости как можно тщательней
скрывать материалы о хоркруксах. И никому из этих болванов никогда
не придёт в голову, что хоркрукс есть у каждого мага…
У желтоглазой этой девчонки – кипарис, волос единорога… нет,
постойте, не так: волос жеребёнка единорога. Забавно. Кипарис –
верность, тонкость восприятия мира, поэтичность. Единорог – эгоизм,
скидка на ребячество – желание отгородиться от мира, интровертность.
На таких давить нельзя, замкнутся – и никакой пользы. Но и потакать,
разумеется, тоже не следует. Слишком много чести.

- Хорошо, - он отдаёт ей палочку; от соприкосновения с ледяными
бледными пальцами девушка чуть вздрагивает. – Итак, ты отдаёшь себе
отчёт в том, за что ты идёшь. И на что.
- Да, милорд.
- Я не убийца, Джой. Я всего лишь борюсь за выживание. Мне нужен
рассвет.
Корд - безотчётным движением - руки к вискам.
– Да, легилименция - весьма увлекательная наука, - невозмутимо. –
Надеюсь, со временем ты всё поймёшь. А теперь, раз уж всем так
наскучила официальная часть… - Вальпургиевы рыцари опускают глаза;
они так и не научились выдерживать взгляд Тёмного Лорда. – Раз уж
всем так наскучила официальная часть, давай завершим то, зачем сюда
пришли и ты, и я.
Медленно, словно во сне, Джой закатывает рукав мантии, блузки,
протягивает вперёд узкую руку – ладошкой вверх. Коснувшись кончиком
палочки девичьей кожи, лорд Волдеморт произносит заклинание –
невербально, ибо есть тайны, которые не стоит доверять кому бы то ни
было.
Тихо-тихо, прикусив губу, чтобы не заорать позорно от боли, Джой
опускается на пол с ощущением, что на кожу плеснули кислоты,
разъедающей плоть до кости. В висках какой-то невыносимый марш
выстукивают тонкие стальные иглы, а окружающий мир начинает терять
чёткость с угрожающей быстротой.
- Мне говорили, что ты гений в Чарах, Джой. Что ж, гениев надо
холить и лелеять. Но, пожалуйста – в следующий раз постарайся не
дерзить своему Лорду. …Родольфус?
- Да, милорд. – Руди осторожно поднимает племянницу и аппарирует,
обхватив её одной рукой.
- Что ж, господа, раз вам столь опротивело моё общество, все
свободны. Люциус, я позову тебя, когда ты мне понадобишься. Белла…
останься.
Направляющийся к двери Долохов прячет усмешку в уголках длинных
породистых глаз.

- Она справится, милорд, - полувопросительно говорит Белла тем
хрипловато-бархатным голосом, которым она обращается только к Лорду.
- Надеюсь, она столь же хороша, как ты мне расписывала, - эти чуть
приметные нотки недовольства Белла Влюблённая улавливает ещё до
смысла фразы.
- Джой – чудачка, милорд. Но она талантлива, и она – настоящая
слизеринка. Вы не разочаруетесь в ней.
- Чудачка? – тонкие губы Тёмного Лорда трогает улыбка. – Чудаком,
помнится, Стэн всегда называл своего младшего брата… История
повторяется. Таким, как эти младшие Лестрейнджи, надо поменьше
думать и побольше делать.
Отблески огня пляшут фантастическими рыжими зверями на каменных
стенах и в квадратных коньячных стаканах; завораживающе-тёплый
горько-кофейный полумрак царит под высокими сводами фамильного замка
Малфой-мэнор.
- Люциус, мнится, никогда не научит домашних эльфов отапливать
помещение, - лорд Волдеморт зябко поводит плечами, касается пряно
пахнущих волос Беллы. – Иди сюда.

А девчонка Джой Корд лежит в подступающей лихорадке, намертво
вцепившись в подушку.
- Салазар побери… шикарное ощущение… - пытается ехидничать сквозь
зубы она.
- Такова плата. Слуга и господин связываются болью, и эти нити
неразрываемы, - голос Родольфуса Лестрейнджа ровен и глуховат.
Сейчас он ничего не может сделать, чтобы облегчить мучения
посвящённой в Рыцари, и это не первое осознание бессилия в его
жизни. А бессилие, по его мнению, худшее из того, что может испытать
человек.
- Слуга… господин… какие мерзкие слова. Как мерзко то, что я слуга
какого-то полукровки…
- Замолчи! – неожиданно холодно, хлёстко, словно пощёчиной. – Теперь
ты не имеешь права не только говорить такие слова, но и думать
подобным образом. Запомни это.
Джой молча смотрит на него светло-карими глазами, зрачки сужены от
боли. Руди отворачивается, говорит уже тихо и мягко, стараясь
загладить свою оправданную, впрочем, жёсткость.
- Джой, это состояние продлится ещё около недели, пока Метка не
обретёт чёткие очертания. Я не смогу быть поблизости – завтра мне
надо уезжать в Ирландию. Если что-нибудь случится, вызывай меня
через камин, но, надеюсь, Бертран со всем справится. А через три дня
придёт Наставник, которого для тебя выберет Лорд. Ты ведь знаешь о
Наставниках?
Джой знает. Джой всё равно. Она отворачивается к стене.
- До свиданья, Джой. Я вернусь через две недели.
Чувствуя себя последним извергом, Руди выходит из комнаты и тихонько
притворяет за собой дверь. Он не знает, что племянница шепчет сейчас
- одними губами: «Не уезжай…»
В расчерченный квадрат окна мерно бьётся английский дождь и
пожелтевшие кленовые листья.

Серое, алмазное

Джой Корд гадает на кофейной гуще. Не то, чтобы она в это верит –
просто аромат кофе, исходящий потом весь день от её пальцев, чуть
ослабляет головокружение.
Чёрное пятно, безобразно и бесформенно въевшееся в её кожу, к
третьему дню вдруг вознамерилось принять размытые – тушью под дождём
– очертания; прижимая ноющую руку к груди, Джой забирается на
подоконник, закрывает глаза.
Какой сегодня туман, Шерлок. Это ведь слизеринская стихия – дождь,
туман, осеннее ненастье. Знаешь, мне представляется, что Салазар
носил только чёрное и был до безумия влюблён в
безукоризненно-правильную леди Ровену; потому что если мы любим – то
всегда безумно. Что?.. Я снова искажаю историю? Твоей занудливости
стоило бы отдать первый приз, Шерлок. Шерлок?..
Старый спаниель с явным неодобрением косится на дверь.
- Мистер Долохов, хозяйка. – Бертран, домашний эльф, служивший трём
поколениям семьи Корд, смотрит на «барышню» печальными зелёными
глазами.
- Какого чёрта ему здесь нужно? – у «барышни» ноет всё тело, и ей
абсолютно плевать на традиции аристократического гостеприимства.
- К сожалению для нас обоих, мисс Корд, Тёмный лорд назначил меня
вашим наставником. – Вопреки всё тем же традициям, он стоит не в
холле, а у порога комнаты – насмешливая сталь длинных глаз,
жемчужно-серые перчатки на холеных руках.
Спаниель тихо и угрожающе рычит.
- Вы ему не нравитесь, - почти радостно сообщает Джой. Ей донельзя
хочется сказать «и мне тоже» - она ненавидит, когда в её доме
находится кто-то чужой, стесняет своим присутствием, да ещё и
говорит, что ей нужно делать.
- Увы, это недостаточный повод для того, чтобы я закончил жизнь
самоубийством. Так я могу войти?
- Конечно. Учитель, - едва заметной строптивой насмешкой звучит её
голос.
Долохов едва заметно улыбается. Он знает, когда ставить зарвавшихся
девчонок на место, а когда промолчать, раздражая их ещё больше.
Джой рассматривает его исподтишка – брови вразлёт, от переносицы – к
вискам, прямые ресницы, чёрные ободки вокруг серой радужки.
Хорош, мерзавец. Наверняка полукровка, - мстительно думает она.
- Я почти ничего не слышал о Кордах. Вы эмигранты? – злонасмешник
рассеянно перекручивает на пальце алмазный перстень, непринуждённо
садится в кресло.
- Видно, вы не бывали во Франции.
Джой тоже не бывала во Франции. Она считает себя англичанкой во всём
– в дождях, туманах, серебряных кофейниках и длинных мундштуках, в
серьёзности, эгоизме и шекспировских сонетах. Тем не менее, Корды
французы - пятнадцатый век, лучистая готика сквозь призму Виктора
Гюго, лилии и химеры.
Так и было: Corde – Монтекки, Lestrange – Капулетти.
История, прочем, развивалась вне сюжета маггла по имени Вильям.
Потомкам двух аристократических родов, младшим ветвям, в какой-то
момент стало тесно в прекрасной Франции. А в Англии, на
каменно-туманном острове, Монтекки и Капулетти стали тянуться друг к
другу, как к отголоскам грассирования в речи, как к огромным
белоснежным лилиям среди чопорных чайных роз.
Ромео и Джульетта появились, конечно. И поженились – Эдмон Корд и
Рамина Лестрейндж; а трагедия всё же произошла, ибо, родив дочь,
Рамина умерла, и это значило пресечение династии Кордов.
Нелепая, странная, нескладная история, ставшая бы, возможно,
длинным, растянуто-карамельным романом. Но Джой Корд никогда не
пишет о своих родителях.
- Helas, не был. Британия навсегда останется моей непризнанной
родиной, - Долохов привычно откидывает с лица прядь волнистых волос.
И не признавшей меня. О, жестокая!
Антонин привык иронизировать даже про себя. Иногда он думает, что
когда-нибудь точно захлебнётся в своей желчи. Но только иногда.
- Скажите, Долохов…
- Антонин.
Антонин, девочка. Для слизеринцев разница в двадцать пять лет не
имеет особенного значения.
Джой кивает, рассматривает рукава блузки, натянутые до кончиков
пальцев.
- Скажите, Антонин, чему вы будете меня учить? Круциатусу? – она
вскидывает взгляд на наставника.
- А вы этого хотите? – ореховый цвет сталкивается со стальным.
Холодные тона всегда сильнее тёплых.
Поймал.
- Если мне это понадобится, да. – Джой Корд пытается изобразить
невозмутимость.
- Значит, буду. – Тон – «само собой разумеется».
Эта молчаливая строптивость даже забавна. Как будто она не хочет
никого впускать на свою территорию… что ж, вполне естественное
желание. Правда, теперь – невыполнимое. Когда ты поймёшь, девочка,
что больше не принадлежишь себе? Кому угодно – Тёмному Лорду,
Грандиозным Планам… мне, если уж на то пошло. Но только не себе.
- Почему Белла никогда не рассказывала мне о наставниках? – решает
перевести разговор девушка. – Кто учил её?
Долохов выдерживает паузу, развязным движением (как у себя дома!)
наливая себе кофе.
- Возможно, она не говорила тебе об этом, потому что её Наставником
был Тёмный Лорд? – он щурится, полоснув Джой острой сталью из-под
ресниц.

Беллу мучают кошмары. Она снова просыпается, прерывая тихий стон –
нет, нет, я не делала этого!..
И снова – непривычная кровать, и снова – никого нет рядом.
- Руди, Руди! – по-детски обхватив колени руками, зовёт Белла, такая
бесстрашная днём.
Руди сидит за столом, загораживая собой свечку, что не разбудить
жену. Он часто засиживается по ночам, после переписки ещё пытаясь
читать любимую нумерологию.
- Я здесь, Белла. Что ты?
- Я боюсь, Руди, - шепчет Белла слова, за которые сейчас же
возненавидит себя.
Она обвивает руками шею мужа, утыкается в медно-красные волосы,
обхватывает коленями его бёдра, фактически повиснув на нём.
Родольфус, крепко прижав Беллу к себе, ходит по комнате, убаюкивая
её, как маленького ребёнка.
- Ты не можешь быть безжалостной, - тихо.
- Могу, могу! – зло вскрикивает Белла. – Я буду безжалостной!
Я научусь быть безжалостной, милорд. А Руди – тонкий, тёплый,
домашний – он ничего не понимает. Я научусь. Ведь вы не зря
называете меня своей безжалостной девочкой.
- Тёмные искусства, Беллатрикс, - всплывает в её сознании его голос,
- требуют от человека не только знания заклинаний и чистоты
движений, - они требуют полной власти над своим сознанием. Ты должна
чётко сознавать цель, и ты чётко должна разрешить себе Запрещённое
Заклятье ради этой цели. Понимаешь?
- Понимаю, - Белла серьёзно закусывает губу, направляет палочку на
крысу. – Круцио!
…И вдруг она, отброшенная какой-то силой, падает на пол, раздирая
руки в кровь.
Быстро, в одно мгновение поднимается, пряча ладони за спиной. Больше
всего она сейчас боится, что Лорд прогонит её.
- Простите, милорд я так неловка…
- Покажи руки, Беллатрикс.
Она медлит.
- Белла. – Мягко; он впервые называет её так, и она сразу чувствует
разницу: Беллатрикс – острая январская звезда, Белла – безумная,
коньячная пластика чёрной кошки.
Она медленно вытягивает вперёд руки – ладонями вверх.
- Так ты хочешь продолжить? – он усмехается.
- Да, - кивает, осторожным движением убирая назад разметавшиеся
волосы.
- Хорошо. – Тёмный Лорд смотрит на неё с интересом. – Я расскажу
тебе, почему ты упала. Ты пыталась блокировать сознание, Белла.
Тёмная магия не любит, когда от неё закрываются, она привыкла, чтобы
её пропускали во все уголки души. Ты должна определить для себя,
чего ты хочешь. И если твои желания совпадут с возможностями Тёмного
искусства, то… чего ты хочешь, Белла?
«Вас».
Она молча опускает глаза.
- Это невежливо, Белла, - насмешливо.
Легилименция – увлекательная наука…
Беллатрикс молчит, наклоняя голову ещё ниже.
- И ты сознаёшь последствия? Всегда надо просчитывать последствия, я
уже, кажется, говорил тебе об этом… Белла. Посмотри мне в глаза.
Она смотрит на него – снизу-вверх, агатово-огненные глаза – в
искрасна-чёрные.
Тёмный лорд берёт в руки ладонь Беллы. Не отрывая взгляда от её
глаз, медленно стирает губами кровь с царапины…

Я научусь, милорд, я буду безжалостной.

Чёрно-белое

«Здравствуй, Руди.
Ты спрашиваешь меня, как рука. О руке я с некоторых пор и думать
забыла – чёрт побери, моё состояние вообще представляет собой
образец земного счастья по сравнению с тем бардаком, что творится в
доме. А именно – в доме творится Долохов. О великий Салазар, я
знала, что не понравилась Тёмному Лорду, но чтобы до такой
степени!.. Мало того, что это чудовище приходит каждый день, мешая
мне жить, так он ещё взялся за фамильный погреб! Он запрещает мне
сидеть на подоконнике, Руди, на подоконнике! Ты же знаешь, я не
просила у тебя ничего с тех пор, как мне исполнилось десять, но
теперь я прошу тебя, как своего опекуна: приезжай и спусти с
лестницы этого маньяка!
Ладно, если серьёзно. С рукой всё нормально – если можно называть
нормальным то, что теперь на ней лишнее и не слишком красивое
украшение. И не изводи меня моим здоровьем, я сама себя уже им
извела. Всё в порядке. Честное слизеринское.
Расскажи, как ты там. Надеюсь, в Ирландии нет дождей и авроров.
Хотя… если бы не было, тебя бы туда не послали. Так?
Заканчиваю. Чудовище Долохов передаёт тебе поклон.
Приезжай, слышишь?
Ненаглядная твоя племянница,Джой».

Антонин сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и играет с собой в
шахматы. Холодные мраморные, ониксовые фигурки спокойны, хотя и
взирают на шахматиста с лёгким опасением.
Чёрные сегодня ходят первыми…
- Итак, исходная формула сыворотки правды?
- Подите к чёрту, Долохов.
- Благодарю вас, мисс Корд.
Серебряные стрелки на ходиках показывают полпятого; первая четверть
октября, душный запах мокрых листьев сквозь оконную раму. Дождь не
прекращается шестой день, навевая на всех обитателей замка
невыразимую меланхолию. Даже хвалёная британка Джой отворачивается
от затуманенного окна и зажигает на столике в углу
причудливо-узорчатую свечу, наполняющую комнату неуловимо-тонким
ароматом шоколада.
- Рассказывают, учитель, что вы отравили свою жену, - Джой Корд
откидывает с лица длинную тёмно-золотистую чёлку.
- А не рассказывают ли, что я сплавил свою мать в больницу святого
Мунго? Зря, потому что это – правда.
Белому королю объявлен шах, и сейчас это заботит Антонина куда
больше чистоты репутации.
Слизеринка облокачивается на высокую спинку вельветового кресла,
созерцая бледное лицо своего наставника. Бархатные тени от длинных
ресниц, брови – в задумчивости – в одну линию, чуть прикушен уголок
губы.
Расскажите, Антонин, где проходит ваша граница между правдой и
ложью? Где насмешка и где горечь? Расскажите, что имеет значение для
вас, живущего вне принципов и морали? Ах, Антонин, какое, должно
быть, сладострастное удовольствие – иметь ключик от вашего шкафа со
скелетом, знать, наконец, что способно заставить вас истерично бить
посуду… жаль, как жаль, что вы не сделаете мне этого маленького
подарка!..
- Расскажите, Антонин, что такого загадочного скрывают от
европейских магов в Дурмстранге? – она обходит кресло кругом и
присаживается на край шахматного столика – с расчётом заслонить
учителю свет.
Долохов усмехается, покачивая в руке белого коня.
- Запретное всегда волнует наше воображение более всего остального,
не так ли?
- Естественно, - Джой невозмутимо пожимает плечами.
- А хотите вальс, мисс Корд? – внезапно предлагает он, поднимаясь.
- Вы уходите от темы?
- Что вы, напротив! – Антонин протягивает ей руку; едва заметная
насмешка в длинных завораживающих глазах.
И с ощущением, что она засовывает голову в пасть льву, Джой опускает
пальцы в его узкую ладонь.
Под аккомпанемент дождя, в прерывающемся свете шоколадной свечи
учитель и ученица танцуют слизеринский декаданс по чёрно-белым
клавишам рояля.
- Моя alma mater, юная леди, к вашему разочарованию, ничем
криминальным не занимается. Драконов мы в теплицах не держим,
запрещённым заклятиям не учим. Тёмные искусства как предмет, вот и
всё.
Школа жизни, Дурмстранг. Круговая порука на занятиях, принцип
«каждый сам за себя» - чуть преподаватель скроется из виду. Выживают
либо волки, либо фискалы.
Долохов предпочёл волка. Каркаров – фискала. Удивительно, но эти
«старые товарищи», отчаяние профессоров и подлиза с медовым голосом,
вопреки всей своей вражде, вышли на один и тот же путь.
Судьба, чёрт побери, - Антонин чуть заметно искривляет губы.
А девочка действительно разочарована – вон, бровки нахмурила, губку
обиженно выпятила. Забавно, да и только.
Какие странные черты лица – и неправильные на первый взгляд, а
присмотреться хорошенько – что-то определённо есть… последняя в
роду, Джой Рамина Корд. Ты совсем не похожа на Ксению, и это,
пожалуй, самый страшный из твоих грехов.

Джой зла, Джой не любит, когда с ней обращаются, как с ребёнком; в
неё это заложил Руди, даже в десять разговаривавший с ней на равных.
- А почему вы идёте за Тёмным Лордом, Долохов? – в лоб спрашивает
она. – Только не говорите, что верите в его дело – не поверю. Что
тогда? Страх? – едко; золотые чертята в карих глазах.
- В это вы, при вашей проницательности, тоже не должны верить, мисс
Корд, - спокойно возвращает шпильку Антонин. – Я с Лордом, потому
что вижу в нём силу.
- И если… вы сбежите, как крыса с корабля? Как же Лорд вам доверяет?
– девчонка приподнимает брови.
- Как наставник, я посоветовал бы вам держать язычок за зубами, - он
уверенно крутит партнёршу вокруг себя, возвращает её обратно,
властно притянув за талию к себе. – Если Тёмный Лорд верит в себя,
то должен быть уверен и во мне. Так что можете за меня не
беспокоиться. Побеспокойтесь лучше о себе – это вы, а отнюдь не
несчастный Антонин Долохов, находитесь в так называемой группе
риска. Вы максималистичны, вы склонны к слабостям вроде филантропии,
вы идеализируете всё, кроме того, что можно было бы идеализировать.
Вы, - он прячет усмешку в уголках губ, - вы неправильная слизеринка.
К тому же, вы влюблены в того, кто в юности так же был «неправильным
слизеринцем», да так, признаться, и не перестал им быть…
- Довольно! – Джой резко останавливается, побледневшая,
задыхающаяся. – Перестаньте!
Она пробует вырваться, но Долохов обладает поистине стальными
объятьями.
- Я не закончил. Извольте слушать до конца. Поскольку несчастье быть
вашим наставником выпало мне, я вовсе не желаю портить из-за вас
своё положение в Ордене Вальпургиевых Рыцарей. Поэтому, мисс Корд, я
настоятельно рекомендую вам быть хорошей девочкой и засунуть свои
излияния поэтической натуры куда подальше, - тихо, вежливо, обжигая
кожу дыханием, совсем близко. – Урок понятен?
- Да, учитель, - сквозь зубы выдыхает Джой, в эти секунды всем своим
«неправильно-слизеринским» сердцем клянясь: я найду брешь в вашей
защите, Антонин. И не ждите тогда пощады.
- Вот и умничка, - усмехается Долохов, выпуская, наконец, ученицу.
Через пять минут меж антагонистами восстановлен лицемерный мир;
учитель возвращается к незаконченной партии в шахматы, ученица – к
своим сонетам.
Но оба они, да и старый спаниель, настороженно наблюдавший всю сцену
с вальсом, знают, что в доме в этого момента объявлена настоящая
холодная война.
«И всё же – чем-то похожа».
Антонин Долохов машинально перебирает цепочку с серебряным
медальоном.
За окном – первая четверть октября.

Светлое, красное

- Барти…
- Тим. Меня зовут Тим.
Сын полка, знаменосец, Ангелёнок – льняные прядки, свивающиеся в
короткие завитки у шеи, кроткие светло-кофейные глаза, изогнутые
ресницы, хрупкие ключицы в треугольном вырезе чёрного свитера.
Барти, который ненавидит своё имя. Бартемиус Крауч, который
приставку «junior» принимает как смертельное оскорбление.

Five o’clock, время чаепития. Родольфус Лестрейндж стоит у окна;
солнце – великий Салазар, солнце, через столько дней! – играет
золотом в длинных медных волосах.
Он думает, рассеянно глядя, как племянница разливает вишнёвый чай по
крошечным фарфоровым чашкам, об Ирландском насквозь прогнившем
бюрократическом аппарате, о том, как министерские крысы облегчают
работу им, Вальпургиевым рыцарям. О том ещё, что ученик по
фанатичной преданности опередит даже Беллу. Белла-Белла, белладонна…
впрочем, речь не о ней - о Барти.

Что угодно, только не быть сыном бюрократа, разменявшего
аристократический герб на сотни бумажек с отчётами о толщине днища
котлов! Что угодно, только стряхнуть с себя эту пыль вырождения! А
Вы, мой Лорд, Вы - свет, такой яркий, что большинство просто слепнет
и принимает Ваш свет за тьму. Даже учитель не понимает его до конца.
А уж девчонка эта…
Ангелёнок нервно ищет сигареты в кармане брюк. Прикуривает,
выпускает, прищурясь, к потолку синеватые струйки дыма.

- Сколько тебе лет, Тим? Тринадцать? – Джой тихо усмехается; длинная
блузка, короткая юбка, встрёпанные русые волосы.
- Пятнадцать, - огрызается Барти Крауч-младший.
«Пятнадцать. И не учите меня жить. Вот так вот, Шерлок. Как тебе
нынешняя молодежь?» - девчонка веселится, демонстративно закинув
ногу на ногу.
Ангелёнок спешно отводит взгляд от её коленей.
- Un enfant terrible! – Джой Корд картинно возводит глаза к потолку.
- Bien sur. Mais… il est charmant, - безмятежно смеётся в ответ
Руди.

- Почему на меня заранее поставили штамп изменницы? – задумчиво
спрашивает Джой, когда Барти аппарирует из поместья.
Родольфус щурится на осеннее солнце – жёлтые всполохи в
тёмно-зелёных глазах. За окном листопад. Липовые аллеи почти
прозрачны – ломкие высохшие листья на каменных дорожках; воздух
искрится тёплыми брызгами шампанского.
- Почему? – девчонка закатывает рукав, с отвращением разглядывает
Метку. – Даже Ангелёнок уже считает меня предательницей. Неужели у
меня на лице написано, что я считаю это…
- Джой, – Руди предостерегающе поднимает руку, – мы уже говорили об
этом.

Он её понимает.
С самого детства его родственники почему-то вбили в голову себе – и
ему тоже – что он непременно станет позором всей семьи. Нелепость
какая-то. «Родольфус не желает ехать в Малфой-мэнор, Родольфус снова
сидит не детской, а на чердаке, Родольфус опять читает эту ужасную
Нумерологию! Родольфус, как вы себя ведёте? Вас не станут принимать
в приличном обществе!»
Да плевать Родольфус хотел на приличное общество! Родольфус в
одиннадцать лет знал Нумерологию на уровне пятого курса, зато не
умел обращаться с метлой и с многочисленными кузенами и кузинами.
Родольфус был интровертом и мизантропом, но чувство долга всегда
было превыше всего. Поэтому тихое, беспрекословное и строптивое
одновременно равнение на старшего брата, Стэна, стало для него
привычным стилем жизни.
Впрочем, родственники до сих пор взирают на нег

...Cookie!