Приветствую Вас Призрак | RSS
[ Новые сообщения · Братья и сёстры · Догматы форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
The Dark Forum » Культурный » Фанфикшен » Блюз английского дождя
Блюз английского дождя
ШэдДата: Миддас, 12 Декабря 2007, 18:47 | Сообщение # 1
Коварный Спихорлог
Группа: Наёмник
Душ Ситису отправлено: 373
Статус: На задании
Замечательный фик,советую вам его прочитать
Внизу ссылка для скачки на мобильный

Блюз английского дождя

Белое,медное.

Джой Корд любит английские дожди. Равно как и английские туманы. Она
сидит на подоконнике целыми днями, натянув рукава белой блузки до кончиков пальцев, пьёт чёрный кофе и рассказывает седому спаниелю по
имени Шерлок старые слизеринские сказки. Знаешь, говорит вдруг она, ведь мы скоро истаем в отравленный полынью воздух. Белая кость, аквамариновая кровь – мы рождаемся со смертельной усталостью в глазах, обезображенные родственными браками наших предков. Мы растём порочными эстетами, тонкопалыми садистами, воспринимающими нормальность как отклонение; в школе нас трясёт при виде грязнокровок, но в переплетённой серебристыми линиями гостиной мы курим маггловские сигареты и выкладываем кокаиновые дорожки на столах. Мы пишем сумасшедшие картины, свитые в нашем воображении синеватым дымом, царящем по ночам в спальнях. Нам неинтересна учёба, в наших генах заложена самая пагубная магия, - мы варим глинтвейн в котлах для Феликс Фелицис и запускаем с крыши самолётики из конспектов по истории. Мы мечтаем о крылатой свободе - кодекс элиты позволяет запретное, но запрещает обыкновенное. И тогда мы учимся презирать свободу обыкновенных, наслаждаясь изысканной и безнравственной свободой, доступной лишь аристократии. Мы – словно клан обречённых: держимся вместе, но даже наедине с братом или сестрой не снимаем маску, ибо наши обнажённые чувства иногда бывают сильнее Круциатуса. Мы почти не умеем любить, - наши браки предопределены, а связи недолговечны. Мы опасаемся привыкнуть,
привязаться – это слабости тех, других, не-нас.
Мы действительно – не такие. Мы медленно умираем, не желая
признавать этого, умираем изящно, как и положено лордам; уносим за
собой эпоху менуэтов и гравюр, мрамора и ангелов с фарфоровыми
крыльями. Мы должны остаться легендой, отступив во время, но мы не
можем отступить просто так.
Ты же знаешь, Шерлок, я неправильная слизеринка, я слишком
объективна. Наш бой бесполезен, а мечты о сохранении чистоты крови –
безумны. Уже сейчас полукровки становятся глотком свежего воздуха
для магического мира – да что говорить, Тёмный Лорд, луч нашего
заката, столь похожего на рассвет, сам наполовину маггл (не в его
присутствии будь произнесено). Его Эпоха Возрождения обернётся
медленным вымиранием волшебников в целом, если он победит, и
вырождением аристократии, если он проиграет.

Джой Корд молчит, глядя в дождь. Она – поэт, а поэты часто
драматизируют, да и вообще воспринимают всё в других тонах. На её
руке нет Чёрной Метки, и Джой вовсе не хочется её получать. Ей
хочется сидеть на подоконнике и думать о чём угодно, кроме
полукровки с глазами Салазара Слизерина.
На три-минутки-и-кофе-с-ромом в поместье вихрем залетает Белла.
Белла-Белла, белладонна, пряный дурман, тяжёлые локоны, тяжёлый
взгляд и тяжёлые украшения. Белла Упрямая ничего не хочет понимать,
Белла Восторженная свято верит в Эпоху Возрождения, Белла Влюблённая
говорит только о Лорде. Впрочем, и молчит - тоже о нём.
- О чём тут думать, Джой?!
О чём тут думать, Джой? Даже Люциус столько не думал, а уж этот-то
все ходы просчитывает ещё перед игрой! О чём тут думать, Джой, ты
сомневаешься во мне? В себе? В Нём? Опомнись, Джой, о чём тут
думать, я начинаю, ей-Мерлин, подозревать тебя в магглолюбии!

И Белла упархивает, в который раз взяв с подруги обещание, что та
«вот прямо завтра» придёт к выводу. Не к какому-то выводу, а к
просто выводу, потому что вывод может быть только один! О чём тут
думать?!
А Джой идёт под дождь, бродить по липовым аллеям, потому что зараза
Шерлок, как истинный джентльмен, привык совершать ежевечерний
моцион. Вороша мокрые листья ногами, Джой подставляет лицо
прозрачным струям, вздыхает своим мыслям.
Говорят, Шерлок, что у слизеринцев нет чувства долга. Ах, было бы
чудесно, если бы эти крикливые обвинения были правдой!.. Мой долг -
по крови, по духу, – бороться против тех, кто хочет, чтобы мы
остались легендой. Чистота крови, строгая иерархия аристократии –
да, эти мечты безумны, но предавать идеал из-за его ненормальности
недостойно герба моего факультета. И какой бы потомственной
эгоисткой я ни была, долг слизеринки мне придётся исполнить, даже
переступив через себя.
«Опять разводишь философию, - устало укоряют хозяйку шоколадные
глаза спаниеля, - ровно дитя малое, сама с собой софистикой
занимаешься. Будто не знаешь: откажешься – убьют. Проявила б лучше
профессиональное благоразумие, соглашалась бы скорее…»

Вечером, когда Джой укутывается в плед, раскидав по комнате мокрую
одежду, в холле хлопает входная дверь.
- Племянница! – весело, с едва улавливаемой ноткой усталости.
Медные пряди, выбившиеся из хвоста, насмешливый излом бровей, сквозь
тёмное золото ресниц – серьёзный взгляд каре-зелёных глаз.
- Привет, Руди. - Они здороваются за руку, как «мужчина с мужчиной».
Джой уже не помнит, откуда взялась эта штука про «мужчину с
мужчиной» - наверное, что-то из раннего детства… надо спросить.
Когда-нибудь. Не сейчас.
- Этот чёртов дождь меня угробит, - он прислоняет зонт к гардеробу
чёрного дерева, заправляет прядь волос за ухо.
В ненастные дни у Родольфуса надрывно и размеренно ноет старая рана,
сувенир от ирландского аврора. Поэтому он не любит ни дождь, ни
осень, ни, в особенности, авроров. И Джой, глядя на его усталую,
измученную улыбку, тоже начинает проникаться к этим факторам
неосознанной ненавистью.
Зябко обнимая узкими ладонями фарфор чашки, Руди на правах
родственника отчитывает племянницу за шатание под дождём без зонта,
за низкий балл по Трансфигурции, за что-то ещё – Джой почти не
слушает, она знает, что это делается чисто символически.
- С Беллой давно болтала? – мимолётно, равнодушно; Джой чуть
вздрагивает, отводя взгляд от его тонких пальцев.
Племяшка, давно ли ты видела Беллу? Я – давно. Что мне с ней делать,
племяшка? Что она со мной делает?
Мне даже нечего ей сказать. Что – что я постоянно, мучительно
вспоминаю аромат её кожи – миндаль, амаретто? Что я обожаю смотреть,
как она улыбается во сне – так по-детски безмятежно? Что мне не
нравится, что она находит в жестокости изощрённое наслаждение? Что
она, девочка (всего на три года старше тебя!), уже принимает участие
в пытках, и это - неправильно?
Что я – люблю её?..

Родольфус этого не скажет – ни Джой, ни Белле. Он привык молчать,
когда слишком хочется говорить.
Поднимая глаза на племянницу, сглаживая улыбкой возникшую паузу,
Руди вдруг понимает, что и эта девочка, дочь его сестры, скоро
перестанет принадлежать самой себе. И не кто-нибудь, а он,
Родольфус, подтолкнёт её к этому. Потому что он когда-то был таким
же «мизантропом и аутистом», как сейчас Джой, и только он может
уговорить её добровольно принять присягу.
Он это сделает, - аристократическая этика слишком сложна, чтобы
объяснить её в двух словах. Он это сделает. И будет вынужден
смотреть, как Джой, Джой-поэт, Джой-мальчишка медленно превращается
в убийцу.
Как Белла, его жена, некоронованная королева Вальпургиевых рыцарей.
А Джой улыбается – короткие лохмы, стоящие торчком на затылке,
ореховые глазища, чудно изогнутые брови. Не в Рамину пошла, в Корда.
- Знаешь, Руди, Белла меня убедила.…и, ради Салазара, не смотри на меня так.
Я не позволю тебе самому поставить меня на колени перед Тёмным
Лордом, а потом изводиться из-за этого. Я сама. У меня, в конце
концов, такой же долг, как и у тебя. Ты в сорок лет, как в
пятнадцать, боишься сделать что-нибудь не так, как того требует
этика; на мне – тяжесть ответственности последней в роде, как же я
ненавижу эту ответственность!
Да, Руди, я решила. И вы меня отведёте туда, господин опекун!..
Родольфус вздыхает – облегчённо и глухо.

Джой Корд долго стоит у окна, провожая взглядом отточенный силуэт,
медленно исчезающий в косых линиях дождя.
- Дура.
«И аморальная притом», - Шерлок опускает кофейно-серебристую голову
на лапы и закрывает глаза.

Тёмное, янтарное

Тяжесть романского стиля Малфой-мэнор вроде бы привычна, но сегодня
Джой кажется, что всё, что тяжелее любимой алой мантии, ложится ей
на плечи нестерпимым грузом.
Для собрания выбран не слишком большой зал – во-первых, сегодня
присутствует только элита. Первые рыцари, - пытается усмехнуться
Джой. А во-вторых, - во-вторых, Люциус прекрасно знает, что Тёмный
Лорд не выносит холода. Банально, но факт – меньшее помещение легче
отапливать.
Коричные полутона, осколками янтаря тени на стенах, звуки – лишь
капли по стеклу и треск поленьев в камине.
Страшно человечно. Страшно оттого, что человечно.
Их пятеро.
Совсем не похожий на младшего брата (те же медные волосы, те же
желтовато-зелёные глаза, тот же овал лица, но – удивительно
непохожий), резкий, суровый, прямой – Рабастан, вечный пример для
подражания семейства Лестрейндж. Нет двух правд, существует лишь
цель, которая, разумеется, оправдывает средства.
Обманчиво-безмятежный, деланно-скучающий злонасмешник Долохов –
жемчужные перчатки, прядь тёмно-русых волос, беспрестанно падающая
на лоб и откидываемая назад раздражённым жестом, королевское
высокомерие серых глаз. Беспринципный, опасный, непредсказуемый –
одно неосторожное слово, и вскинется разъярённой коброй.
Хозяин дома, красавец, лицемер, истончённый вседозволенностью, но –
редкий случай – не забывающий осторожности, дипломат, тактик –
отблеск огня на платиновых прядях, холеные пальцы теребят
набалдашник тросточки.
Белла-Белла, белладонна, алебастровые запястья, чёрный бархат глаз –
воплощение страсти под узкой оболочкой покорности; чуть касается
высокой спинки кресла, в котором…
Уже не лицо, но ещё не маска. В заострившихся восковых чертах –
отголоски гибельной, античной красоты, изящество дремлющей стали в
движениях. Он сидит совсем близко к камину, - после трансформации
особенно болезненно воспринимается холод; остальные – стоят,
иерархия должна быть строгой.
Наконец он поднимает глаза, страшные глаза Салазара Слизерина.
- Подойди.
Почти мягко, никакого пафоса – Тёмному Лорду не нужно этого, уже нет
необходимости доказывать кому-либо своё превосходство.
Родольфус осторожно высвобождает руку из судорожно сжатых пальцев
племянницы, незаметно подталкивает её вперёд, но та, уже успев
овладеть собой, раздражённо дёргает головой на это родственное
проявление и уверенно идёт к креслу. Рабастан хмурит брови, наблюдая
эту запинку, Антонин тихо усмехается.
- Ну здравствуй, Джой Корд.
- Здравствуйте, милорд.
Это слово даётся ей легко, как давно привычное. Да и правда, чего
проще – два едва заметных движения губ…
- Значит, ты решила.
- Раз я здесь, стало быть – так.
- Может быть, мне стоит понимать это как неуверенность? – только
ирония. Никакой угрозы.
И Джой проигрывает этот раунд игры в гляделки.
- Нет, милорд. Я уверена.
- Я почему-то так и подумал. Ты позволишь свою палочку?

Палочка знает о человеке куда больше, чем человек о ней. Палочка
сама выбирает себе хозяина, - это объясняют каждому
одиннадцатилетнему ребёнку; в дальнейшем она начинает подстраиваться
под человека, вбирать в себя его качества, она учится понимать
малейшее желание хозяина. Палочка становится частью мага – это
понимают почти все. Но никто не замечает того, что, казалось бы,
лежит на поверхности. На узких собраниях Министерства большие
начальники год за годом твердят о необходимости как можно тщательней
скрывать материалы о хоркруксах. И никому из этих болванов никогда
не придёт в голову, что хоркрукс есть у каждого мага…
У желтоглазой этой девчонки – кипарис, волос единорога… нет,
постойте, не так: волос жеребёнка единорога. Забавно. Кипарис –
верность, тонкость восприятия мира, поэтичность. Единорог – эгоизм,
скидка на ребячество – желание отгородиться от мира, интровертность.
На таких давить нельзя, замкнутся – и никакой пользы. Но и потакать,
разумеется, тоже не следует. Слишком много чести.

- Хорошо, - он отдаёт ей палочку; от соприкосновения с ледяными
бледными пальцами девушка чуть вздрагивает. – Итак, ты отдаёшь себе
отчёт в том, за что ты идёшь. И на что.
- Да, милорд.
- Я не убийца, Джой. Я всего лишь борюсь за выживание. Мне нужен
рассвет.
Корд - безотчётным движением - руки к вискам.
– Да, легилименция - весьма увлекательная наука, - невозмутимо. –
Надеюсь, со временем ты всё поймёшь. А теперь, раз уж всем так
наскучила официальная часть… - Вальпургиевы рыцари опускают глаза;
они так и не научились выдерживать взгляд Тёмного Лорда. – Раз уж
всем так наскучила официальная часть, давай завершим то, зачем сюда
пришли и ты, и я.
Медленно, словно во сне, Джой закатывает рукав мантии, блузки,
протягивает вперёд узкую руку – ладошкой вверх. Коснувшись кончиком
палочки девичьей кожи, лорд Волдеморт произносит заклинание –
невербально, ибо есть тайны, которые не стоит доверять кому бы то ни
было.
Тихо-тихо, прикусив губу, чтобы не заорать позорно от боли, Джой
опускается на пол с ощущением, что на кожу плеснули кислоты,
разъедающей плоть до кости. В висках какой-то невыносимый марш
выстукивают тонкие стальные иглы, а окружающий мир начинает терять
чёткость с угрожающей быстротой.
- Мне говорили, что ты гений в Чарах, Джой. Что ж, гениев надо
холить и лелеять. Но, пожалуйста – в следующий раз постарайся не
дерзить своему Лорду. …Родольфус?
- Да, милорд. – Руди осторожно поднимает племянницу и аппарирует,
обхватив её одной рукой.
- Что ж, господа, раз вам столь опротивело моё общество, все
свободны. Люциус, я позову тебя, когда ты мне понадобишься. Белла…
останься.
Направляющийся к двери Долохов прячет усмешку в уголках длинных
породистых глаз.

- Она справится, милорд, - полувопросительно говорит Белла тем
хрипловато-бархатным голосом, которым она обращается только к Лорду.
- Надеюсь, она столь же хороша, как ты мне расписывала, - эти чуть
приметные нотки недовольства Белла Влюблённая улавливает ещё до
смысла фразы.
- Джой – чудачка, милорд. Но она талантлива, и она – настоящая
слизеринка. Вы не разочаруетесь в ней.
- Чудачка? – тонкие губы Тёмного Лорда трогает улыбка. – Чудаком,
помнится, Стэн всегда называл своего младшего брата… История
повторяется. Таким, как эти младшие Лестрейнджи, надо поменьше
думать и побольше делать.
Отблески огня пляшут фантастическими рыжими зверями на каменных
стенах и в квадратных коньячных стаканах; завораживающе-тёплый
горько-кофейный полумрак царит под высокими сводами фамильного замка
Малфой-мэнор.
- Люциус, мнится, никогда не научит домашних эльфов отапливать
помещение, - лорд Волдеморт зябко поводит плечами, касается пряно
пахнущих волос Беллы. – Иди сюда.

А девчонка Джой Корд лежит в подступающей лихорадке, намертво
вцепившись в подушку.
- Салазар побери… шикарное ощущение… - пытается ехидничать сквозь
зубы она.
- Такова плата. Слуга и господин связываются болью, и эти нити
неразрываемы, - голос Родольфуса Лестрейнджа ровен и глуховат.
Сейчас он ничего не может сделать, чтобы облегчить мучения
посвящённой в Рыцари, и это не первое осознание бессилия в его
жизни. А бессилие, по его мнению, худшее из того, что может испытать
человек.
- Слуга… господин… какие мерзкие слова. Как мерзко то, что я слуга
какого-то полукровки…
- Замолчи! – неожиданно холодно, хлёстко, словно пощёчиной. – Теперь
ты не имеешь права не только говорить такие слова, но и думать
подобным образом. Запомни это.
Джой молча смотрит на него светло-карими глазами, зрачки сужены от
боли. Руди отворачивается, говорит уже тихо и мягко, стараясь
загладить свою оправданную, впрочем, жёсткость.
- Джой, это состояние продлится ещё около недели, пока Метка не
обретёт чёткие очертания. Я не смогу быть поблизости – завтра мне
надо уезжать в Ирландию. Если что-нибудь случится, вызывай меня
через камин, но, надеюсь, Бертран со всем справится. А через три дня
придёт Наставник, которого для тебя выберет Лорд. Ты ведь знаешь о
Наставниках?
Джой знает. Джой всё равно. Она отворачивается к стене.
- До свиданья, Джой. Я вернусь через две недели.
Чувствуя себя последним извергом, Руди выходит из комнаты и тихонько
притворяет за собой дверь. Он не знает, что племянница шепчет сейчас
- одними губами: «Не уезжай…»
В расчерченный квадрат окна мерно бьётся английский дождь и
пожелтевшие кленовые листья.

Серое, алмазное

Джой Корд гадает на кофейной гуще. Не то, чтобы она в это верит –
просто аромат кофе, исходящий потом весь день от её пальцев, чуть
ослабляет головокружение.
Чёрное пятно, безобразно и бесформенно въевшееся в её кожу, к
третьему дню вдруг вознамерилось принять размытые – тушью под дождём
– очертания; прижимая ноющую руку к груди, Джой забирается на
подоконник, закрывает глаза.
Какой сегодня туман, Шерлок. Это ведь слизеринская стихия – дождь,
туман, осеннее ненастье. Знаешь, мне представляется, что Салазар
носил только чёрное и был до безумия влюблён в
безукоризненно-правильную леди Ровену; потому что если мы любим – то
всегда безумно. Что?.. Я снова искажаю историю? Твоей занудливости
стоило бы отдать первый приз, Шерлок. Шерлок?..
Старый спаниель с явным неодобрением косится на дверь.
- Мистер Долохов, хозяйка. – Бертран, домашний эльф, служивший трём
поколениям семьи Корд, смотрит на «барышню» печальными зелёными
глазами.
- Какого чёрта ему здесь нужно? – у «барышни» ноет всё тело, и ей
абсолютно плевать на традиции аристократического гостеприимства.
- К сожалению для нас обоих, мисс Корд, Тёмный лорд назначил меня
вашим наставником. – Вопреки всё тем же традициям, он стоит не в
холле, а у порога комнаты – насмешливая сталь длинных глаз,
жемчужно-серые перчатки на холеных руках.
Спаниель тихо и угрожающе рычит.
- Вы ему не нравитесь, - почти радостно сообщает Джой. Ей донельзя
хочется сказать «и мне тоже» - она ненавидит, когда в её доме
находится кто-то чужой, стесняет своим присутствием, да ещё и
говорит, что ей нужно делать.
- Увы, это недостаточный повод для того, чтобы я закончил жизнь
самоубийством. Так я могу войти?
- Конечно. Учитель, - едва заметной строптивой насмешкой звучит её
голос.
Долохов едва заметно улыбается. Он знает, когда ставить зарвавшихся
девчонок на место, а когда промолчать, раздражая их ещё больше.
Джой рассматривает его исподтишка – брови вразлёт, от переносицы – к
вискам, прямые ресницы, чёрные ободки вокруг серой радужки.
Хорош, мерзавец. Наверняка полукровка, - мстительно думает она.
- Я почти ничего не слышал о Кордах. Вы эмигранты? – злонасмешник
рассеянно перекручивает на пальце алмазный перстень, непринуждённо
садится в кресло.
- Видно, вы не бывали во Франции.
Джой тоже не бывала во Франции. Она считает себя англичанкой во всём
– в дождях, туманах, серебряных кофейниках и длинных мундштуках, в
серьёзности, эгоизме и шекспировских сонетах. Тем не менее, Корды
французы - пятнадцатый век, лучистая готика сквозь призму Виктора
Гюго, лилии и химеры.
Так и было: Corde – Монтекки, Lestrange – Капулетти.
История, прочем, развивалась вне сюжета маггла по имени Вильям.
Потомкам двух аристократических родов, младшим ветвям, в какой-то
момент стало тесно в прекрасной Франции. А в Англии, на
каменно-туманном острове, Монтекки и Капулетти стали тянуться друг к
другу, как к отголоскам грассирования в речи, как к огромным
белоснежным лилиям среди чопорных чайных роз.
Ромео и Джульетта появились, конечно. И поженились – Эдмон Корд и
Рамина Лестрейндж; а трагедия всё же произошла, ибо, родив дочь,
Рамина умерла, и это значило пресечение династии Кордов.
Нелепая, странная, нескладная история, ставшая бы, возможно,
длинным, растянуто-карамельным романом. Но Джой Корд никогда не
пишет о своих родителях.
- Helas, не был. Британия навсегда останется моей непризнанной
родиной, - Долохов привычно откидывает с лица прядь волнистых волос.
И не признавшей меня. О, жестокая!
Антонин привык иронизировать даже про себя. Иногда он думает, что
когда-нибудь точно захлебнётся в своей желчи. Но только иногда.
- Скажите, Долохов…
- Антонин.
Антонин, девочка. Для слизеринцев разница в двадцать пять лет не
имеет особенного значения.
Джой кивает, рассматривает рукава блузки, натянутые до кончиков
пальцев.
- Скажите, Антонин, чему вы будете меня учить? Круциатусу? – она
вскидывает взгляд на наставника.
- А вы этого хотите? – ореховый цвет сталкивается со стальным.
Холодные тона всегда сильнее тёплых.
Поймал.
- Если мне это понадобится, да. – Джой Корд пытается изобразить
невозмутимость.
- Значит, буду. – Тон – «само собой разумеется».
Эта молчаливая строптивость даже забавна. Как будто она не хочет
никого впускать на свою территорию… что ж, вполне естественное
желание. Правда, теперь – невыполнимое. Когда ты поймёшь, девочка,
что больше не принадлежишь себе? Кому угодно – Тёмному Лорду,
Грандиозным Планам… мне, если уж на то пошло. Но только не себе.
- Почему Белла никогда не рассказывала мне о наставниках? – решает
перевести разговор девушка. – Кто учил её?
Долохов выдерживает паузу, развязным движением (как у себя дома!)
наливая себе кофе.
- Возможно, она не говорила тебе об этом, потому что её Наставником
был Тёмный Лорд? – он щурится, полоснув Джой острой сталью из-под
ресниц.

Беллу мучают кошмары. Она снова просыпается, прерывая тихий стон –
нет, нет, я не делала этого!..
И снова – непривычная кровать, и снова – никого нет рядом.
- Руди, Руди! – по-детски обхватив колени руками, зовёт Белла, такая
бесстрашная днём.
Руди сидит за столом, загораживая собой свечку, что не разбудить
жену. Он часто засиживается по ночам, после переписки ещё пытаясь
читать любимую нумерологию.
- Я здесь, Белла. Что ты?
- Я боюсь, Руди, - шепчет Белла слова, за которые сейчас же
возненавидит себя.
Она обвивает руками шею мужа, утыкается в медно-красные волосы,
обхватывает коленями его бёдра, фактически повиснув на нём.
Родольфус, крепко прижав Беллу к себе, ходит по комнате, убаюкивая
её, как маленького ребёнка.
- Ты не можешь быть безжалостной, - тихо.
- Могу, могу! – зло вскрикивает Белла. – Я буду безжалостной!
Я научусь быть безжалостной, милорд. А Руди – тонкий, тёплый,
домашний – он ничего не понимает. Я научусь. Ведь вы не зря
называете меня своей безжалостной девочкой.
- Тёмные искусства, Беллатрикс, - всплывает в её сознании его голос,
- требуют от человека не только знания заклинаний и чистоты
движений, - они требуют полной власти над своим сознанием. Ты должна
чётко сознавать цель, и ты чётко должна разрешить себе Запрещённое
Заклятье ради этой цели. Понимаешь?
- Понимаю, - Белла серьёзно закусывает губу, направляет палочку на
крысу. – Круцио!
…И вдруг она, отброшенная какой-то силой, падает на пол, раздирая
руки в кровь.
Быстро, в одно мгновение поднимается, пряча ладони за спиной. Больше
всего она сейчас боится, что Лорд прогонит её.
- Простите, милорд я так неловка…
- Покажи руки, Беллатрикс.
Она медлит.
- Белла. – Мягко; он впервые называет её так, и она сразу чувствует
разницу: Беллатрикс – острая январская звезда, Белла – безумная,
коньячная пластика чёрной кошки.
Она медленно вытягивает вперёд руки – ладонями вверх.
- Так ты хочешь продолжить? – он усмехается.
- Да, - кивает, осторожным движением убирая назад разметавшиеся
волосы.
- Хорошо. – Тёмный Лорд смотрит на неё с интересом. – Я расскажу
тебе, почему ты упала. Ты пыталась блокировать сознание, Белла.
Тёмная магия не любит, когда от неё закрываются, она привыкла, чтобы
её пропускали во все уголки души. Ты должна определить для себя,
чего ты хочешь. И если твои желания совпадут с возможностями Тёмного
искусства, то… чего ты хочешь, Белла?
«Вас».
Она молча опускает глаза.
- Это невежливо, Белла, - насмешливо.
Легилименция – увлекательная наука…
Беллатрикс молчит, наклоняя голову ещё ниже.
- И ты сознаёшь последствия? Всегда надо просчитывать последствия, я
уже, кажется, говорил тебе об этом… Белла. Посмотри мне в глаза.
Она смотрит на него – снизу-вверх, агатово-огненные глаза – в
искрасна-чёрные.
Тёмный лорд берёт в руки ладонь Беллы. Не отрывая взгляда от её
глаз, медленно стирает губами кровь с царапины…

Я научусь, милорд, я буду безжалостной.

Чёрно-белое

«Здравствуй, Руди.
Ты спрашиваешь меня, как рука. О руке я с некоторых пор и думать
забыла – чёрт побери, моё состояние вообще представляет собой
образец земного счастья по сравнению с тем бардаком, что творится в
доме. А именно – в доме творится Долохов. О великий Салазар, я
знала, что не понравилась Тёмному Лорду, но чтобы до такой
степени!.. Мало того, что это чудовище приходит каждый день, мешая
мне жить, так он ещё взялся за фамильный погреб! Он запрещает мне
сидеть на подоконнике, Руди, на подоконнике! Ты же знаешь, я не
просила у тебя ничего с тех пор, как мне исполнилось десять, но
теперь я прошу тебя, как своего опекуна: приезжай и спусти с
лестницы этого маньяка!
Ладно, если серьёзно. С рукой всё нормально – если можно называть
нормальным то, что теперь на ней лишнее и не слишком красивое
украшение. И не изводи меня моим здоровьем, я сама себя уже им
извела. Всё в порядке. Честное слизеринское.
Расскажи, как ты там. Надеюсь, в Ирландии нет дождей и авроров.
Хотя… если бы не было, тебя бы туда не послали. Так?
Заканчиваю. Чудовище Долохов передаёт тебе поклон.
Приезжай, слышишь?
Ненаглядная твоя племянница,Джой».

Антонин сидит в кресле, закинув ногу на ногу, и играет с собой в
шахматы. Холодные мраморные, ониксовые фигурки спокойны, хотя и
взирают на шахматиста с лёгким опасением.
Чёрные сегодня ходят первыми…
- Итак, исходная формула сыворотки правды?
- Подите к чёрту, Долохов.
- Благодарю вас, мисс Корд.
Серебряные стрелки на ходиках показывают полпятого; первая четверть
октября, душный запах мокрых листьев сквозь оконную раму. Дождь не
прекращается шестой день, навевая на всех обитателей замка
невыразимую меланхолию. Даже хвалёная британка Джой отворачивается
от затуманенного окна и зажигает на столике в углу
причудливо-узорчатую свечу, наполняющую комнату неуловимо-тонким
ароматом шоколада.
- Рассказывают, учитель, что вы отравили свою жену, - Джой Корд
откидывает с лица длинную тёмно-золотистую чёлку.
- А не рассказывают ли, что я сплавил свою мать в больницу святого
Мунго? Зря, потому что это – правда.
Белому королю объявлен шах, и сейчас это заботит Антонина куда
больше чистоты репутации.
Слизеринка облокачивается на высокую спинку вельветового кресла,
созерцая бледное лицо своего наставника. Бархатные тени от длинных
ресниц, брови – в задумчивости – в одну линию, чуть прикушен уголок
губы.
Расскажите, Антонин, где проходит ваша граница между правдой и
ложью? Где насмешка и где горечь? Расскажите, что имеет значение для
вас, живущего вне принципов и морали? Ах, Антонин, какое, должно
быть, сладострастное удовольствие – иметь ключик от вашего шкафа со
скелетом, знать, наконец, что способно заставить вас истерично бить
посуду… жаль, как жаль, что вы не сделаете мне этого маленького
подарка!..
- Расскажите, Антонин, что такого загадочного скрывают от
европейских магов в Дурмстранге? – она обходит кресло кругом и
присаживается на край шахматного столика – с расчётом заслонить
учителю свет.
Долохов усмехается, покачивая в руке белого коня.
- Запретное всегда волнует наше воображение более всего остального,
не так ли?
- Естественно, - Джой невозмутимо пожимает плечами.
- А хотите вальс, мисс Корд? – внезапно предлагает он, поднимаясь.
- Вы уходите от темы?
- Что вы, напротив! – Антонин протягивает ей руку; едва заметная
насмешка в длинных завораживающих глазах.
И с ощущением, что она засовывает голову в пасть льву, Джой опускает
пальцы в его узкую ладонь.
Под аккомпанемент дождя, в прерывающемся свете шоколадной свечи
учитель и ученица танцуют слизеринский декаданс по чёрно-белым
клавишам рояля.
- Моя alma mater, юная леди, к вашему разочарованию, ничем
криминальным не занимается. Драконов мы в теплицах не держим,
запрещённым заклятиям не учим. Тёмные искусства как предмет, вот и
всё.
Школа жизни, Дурмстранг. Круговая порука на занятиях, принцип
«каждый сам за себя» - чуть преподаватель скроется из виду. Выживают
либо волки, либо фискалы.
Долохов предпочёл волка. Каркаров – фискала. Удивительно, но эти
«старые товарищи», отчаяние профессоров и подлиза с медовым голосом,
вопреки всей своей вражде, вышли на один и тот же путь.
Судьба, чёрт побери, - Антонин чуть заметно искривляет губы.
А девочка действительно разочарована – вон, бровки нахмурила, губку
обиженно выпятила. Забавно, да и только.
Какие странные черты лица – и неправильные на первый взгляд, а
присмотреться хорошенько – что-то определённо есть… последняя в
роду, Джой Рамина Корд. Ты совсем не похожа на Ксению, и это,
пожалуй, самый страшный из твоих грехов.

Джой зла, Джой не любит, когда с ней обращаются, как с ребёнком; в
неё это заложил Руди, даже в десять разговаривавший с ней на равных.
- А почему вы идёте за Тёмным Лордом, Долохов? – в лоб спрашивает
она. – Только не говорите, что верите в его дело – не поверю. Что
тогда? Страх? – едко; золотые чертята в карих глазах.
- В это вы, при вашей проницательности, тоже не должны верить, мисс
Корд, - спокойно возвращает шпильку Антонин. – Я с Лордом, потому
что вижу в нём силу.
- И если… вы сбежите, как крыса с корабля? Как же Лорд вам доверяет?
– девчонка приподнимает брови.
- Как наставник, я посоветовал бы вам держать язычок за зубами, - он
уверенно крутит партнёршу вокруг себя, возвращает её обратно,
властно притянув за талию к себе. – Если Тёмный Лорд верит в себя,
то должен быть уверен и во мне. Так что можете за меня не
беспокоиться. Побеспокойтесь лучше о себе – это вы, а отнюдь не
несчастный Антонин Долохов, находитесь в так называемой группе
риска. Вы максималистичны, вы склонны к слабостям вроде филантропии,
вы идеализируете всё, кроме того, что можно было бы идеализировать.
Вы, - он прячет усмешку в уголках губ, - вы неправильная слизеринка.
К тому же, вы влюблены в того, кто в юности так же был «неправильным
слизеринцем», да так, признаться, и не перестал им быть…
- Довольно! – Джой резко останавливается, побледневшая,
задыхающаяся. – Перестаньте!
Она пробует вырваться, но Долохов обладает поистине стальными
объятьями.
- Я не закончил. Извольте слушать до конца. Поскольку несчастье быть
вашим наставником выпало мне, я вовсе не желаю портить из-за вас
своё положение в Ордене Вальпургиевых Рыцарей. Поэтому, мисс Корд, я
настоятельно рекомендую вам быть хорошей девочкой и засунуть свои
излияния поэтической натуры куда подальше, - тихо, вежливо, обжигая
кожу дыханием, совсем близко. – Урок понятен?
- Да, учитель, - сквозь зубы выдыхает Джой, в эти секунды всем своим
«неправильно-слизеринским» сердцем клянясь: я найду брешь в вашей
защите, Антонин. И не ждите тогда пощады.
- Вот и умничка, - усмехается Долохов, выпуская, наконец, ученицу.
Через пять минут меж антагонистами восстановлен лицемерный мир;
учитель возвращается к незаконченной партии в шахматы, ученица – к
своим сонетам.
Но оба они, да и старый спаниель, настороженно наблюдавший всю сцену
с вальсом, знают, что в доме в этого момента объявлена настоящая
холодная война.
«И всё же – чем-то похожа».
Антонин Долохов машинально перебирает цепочку с серебряным
медальоном.
За окном – первая четверть октября.

Светлое, красное

- Барти…
- Тим. Меня зовут Тим.
Сын полка, знаменосец, Ангелёнок – льняные прядки, свивающиеся в
короткие завитки у шеи, кроткие светло-кофейные глаза, изогнутые
ресницы, хрупкие ключицы в треугольном вырезе чёрного свитера.
Барти, который ненавидит своё имя. Бартемиус Крауч, который
приставку «junior» принимает как смертельное оскорбление.

Five o’clock, время чаепития. Родольфус Лестрейндж стоит у окна;
солнце – великий Салазар, солнце, через столько дней! – играет
золотом в длинных медных волосах.
Он думает, рассеянно глядя, как племянница разливает вишнёвый чай по
крошечным фарфоровым чашкам, об Ирландском насквозь прогнившем
бюрократическом аппарате, о том, как министерские крысы облегчают
работу им, Вальпургиевым рыцарям. О том ещё, что ученик по
фанатичной преданности опередит даже Беллу. Белла-Белла, белладонна…
впрочем, речь не о ней - о Барти.

Что угодно, только не быть сыном бюрократа, разменявшего
аристократический герб на сотни бумажек с отчётами о толщине днища
котлов! Что угодно, только стряхнуть с себя эту пыль вырождения! А
Вы, мой Лорд, Вы - свет, такой яркий, что большинство просто слепнет
и принимает Ваш свет за тьму. Даже учитель не понимает его до конца.
А уж девчонка эта…
Ангелёнок нервно ищет сигареты в кармане брюк. Прикуривает,
выпускает, прищурясь, к потолку синеватые струйки дыма.

- Сколько тебе лет, Тим? Тринадцать? – Джой тихо усмехается; длинная
блузка, короткая юбка, встрёпанные русые волосы.
- Пятнадцать, - огрызается Барти Крауч-младший.
«Пятнадцать. И не учите меня жить. Вот так вот, Шерлок. Как тебе
нынешняя молодежь?» - девчонка веселится, демонстративно закинув
ногу на ногу.
Ангелёнок спешно отводит взгляд от её коленей.
- Un enfant terrible! – Джой Корд картинно возводит глаза к потолку.
- Bien sur. Mais… il est charmant, - безмятежно смеётся в ответ
Руди.

- Почему на меня заранее поставили штамп изменницы? – задумчиво
спрашивает Джой, когда Барти аппарирует из поместья.
Родольфус щурится на осеннее солнце – жёлтые всполохи в
тёмно-зелёных глазах. За окном листопад. Липовые аллеи почти
прозрачны – ломкие высохшие листья на каменных дорожках; воздух
искрится тёплыми брызгами шампанского.
- Почему? – девчонка закатывает рукав, с отвращением разглядывает
Метку. – Даже Ангелёнок уже считает меня предательницей. Неужели у
меня на лице написано, что я считаю это…
- Джой, – Руди предостерегающе поднимает руку, – мы уже говорили об
этом.

Он её понимает.
С самого детства его родственники почему-то вбили в голову себе – и
ему тоже – что он непременно станет позором всей семьи. Нелепость
какая-то. «Родольфус не желает ехать в Малфой-мэнор, Родольфус снова
сидит не детской, а на чердаке, Родольфус опять читает эту ужасную
Нумерологию! Родольфус, как вы себя ведёте? Вас не станут принимать
в приличном обществе!»
Да плевать Родольфус хотел на приличное общество! Родольфус в
одиннадцать лет знал Нумерологию на уровне пятого курса, зато не
умел обращаться с метлой и с многочисленными кузенами и кузинами.
Родольфус был интровертом и мизантропом, но чувство долга всегда
было превыше всего. Поэтому тихое, беспрекословное и строптивое
одновременно равнение на старшего брата, Стэна, стало для него
привычным стилем жизни.
Впрочем, родственники до сих пор взирают на нег


...Cookie!
 
ШэдДата: Миддас, 12 Декабря 2007, 18:48 | Сообщение # 2
Коварный Спихорлог
Группа: Наёмник
Душ Ситису отправлено: 373
Статус: На задании
Да-да, почти такая же липовая аллея. Только дождя нет –
звездолистопад, трепетное золото в небе, кремовый западный ветер и
осенний запах старого парка.
Ксения Эллен в алом платье медленно идёт по дорожке, вороша ногами
листья – каштановые локоны стянуты в тугой узел, обнажённая точёная
шея, плечи. Идеальными полумесяцами – брови, карие глаза с затаённой
зеленью, пушистые ресницы. Улыбки обычной её – лукавой, тёплой, в
уголках губ согретой для всех и для никого – нет.
- Я не хочу более иметь никаких обязательств перед Орденом. У меня
нет Метки, и... отпустите меня, Долохов, - упрямо; тонкая, звонкая
струнка.
- Отпустить вас? – почти весело. – Это большая ответственность. По
крайней мере, я должен знать причину.
- Я выхожу замуж.
- Вот как? И за кого же?
- Перестань, ты прекрасно знаешь!.. – в обращении друг к другу они
постоянно сбиваются с «вы» на «ты». Странная, нервная привычка, -
будто электрическим током.
- Может быть, и не знаю. Ангел мой, ты так часто меняешь свои
пристрастия, что за тобой и не уследишь! Вчера я, сегодня мой брат.
Кто знает, что будет завтра?
- Я выхожу замуж за Андрея Долохова, - чеканит. И, тише, нежнее, - я
люблю его.
- Это нелепо.
- Может быть.
- Не думал, что вы можете так измениться, Ксения.
- Я люблю его. Если бы вы любили…
Да чёрт возьми, я люблю! Как… нелепо, Мерлин, как это глупо. Я люблю
вас – больше-всего-на-свете! И кто-нибудь из нас двоих не переживёт
этой любви – вы или я.
Мне плевать. Мне всё равно. Мне всё равно, потому что я ненавижу
вас. Как же я вас ненавижу…
Брэк. Довольно.
- Ну хорошо, - ровно. – Вы – замужняя женщина. Да, пожалуй, меня это
устраивает. Я отпускаю вас.
- Правда? – недоверчиво. Она такого не ожидала, она ищет подвох.
- Ну конечно, Ксения, - Антонин тихо усмехается.
Ну конечно, Ксения. Конечно, я отпускаю вас. Вы хотите замуж –
пожалуйста. Но гарантировать вам именно того жениха, которого вы
приметили – увы, не в моей компетенции, ангел мой.

- Девочка моя, - Долохов медленно проводит указательным пальцем по
краю керамической кружки, - как же вам несказанно повезло, что я
нахожусь под действием морфия, а потому благодушен как сенбернар.
Девочка моя, - продолжает он, поднимаясь, - как же вам несказанно
повезло, что убить несносное дерзкое создание, по стечению
обстоятельств оказавшееся моей ученицей, значит противоречить
негласным правилам Тёмного Лорда. Сейчас я ухожу, мисс Корд.
Сентиментальность проснулась. А вам советую вспомнить пожелание
своего господина – не дерзить. Потому что, по сути, дерзить
Наставнику – то же самое, что дерзить своему Лорду.
Знаешь, Шерлок, он её любил, - Джой Корд раскрывает ладони дождю, –
он безумно её любил. У него глаза были – совсем-совсем зелёные. Мне
думается, она была похожа на кошку, была своевольна, смела до
отчаяния и восхитительно изысканна. И ещё думается – она не знала.
Думала, что он её ненавидит, что всё делает назло ей, из
собственничества. Они танцевали танго, и она думала, как бы выжить.
Она приставляла к его горлу палочку, а он говорил: «давай, ведь это
так просто – всего два слова!» - и целовал её. А она пыталась его
оттолкнуть – и не могла. И было между ними электричество, и каждый
старался причинить другому как можно больше боли. И она умирала
всякий раз, как он касался её руки…Джой Корд – поэт, а поэтам свойственно всё преувеличивать. Они любят
перебирать слова, словно кипарисовые чётки, в цепочки сплетать
замшевые шнурки, старые письма из шкатулки превращать в
незаконченные романы. Романтики, аутисты, сказочники – что с них
взять?..

Знаешь, Шерлок, он её любил…

«Он тебя убьёт», - устало выносит свой молчаливый вердикт старый
спаниель.

Лиловое, коньячное

- Почему ты не спишь?
Его вопрос застаёт Беллу, полночи не смеющую пошевельнуться или
вздохнуть, врасплох. Она открывает глаза.
- Боюсь потревожить вас, милорд.
Тёмный лорд, усмехнувшись, приподнимается на локте, разглядывает её.
Белла-Белла, белладонна, изумительный контраст чёрного и белого.
Немного – коньяк, ещё – сиреневато-лиловый невыносимый туман,
тянущий в омут, заставляющий бредить наяву.
Кажется, так вытачивает её в своих отвратительно поэтических мыслях
безнадёжно влюблённый в собственную жену Лестрейндж.
За окном глухо и надсадно шуршит дождь, способствующий
сентиментальным воспоминаниям.

В этот день он пребывает в мирном расположении духа – конечно, его
слугам известно, насколько обманчиво это благодушие, но им известно
также, что в такое время Тёмный лорд способен как наказывать, так и
награждать.
Её приводит Люциус, тогда – ещё талантливый, но мальчишка.
Беллатрикс Блэк, - представляет он. Беллатрикс Блэк – девочка
шестнадцати лет с недетским взглядом, резко контрастирующим с
идеально выглаженной школьной формой. Тяжёлая коса, короной
оплетённая вокруг головы, непроглядно-тёмные аметисты на запястьях.
Чёрные, с пляшущими на самом донышке золотыми чертенятами глаза.
Глаза будущей убийцы. Лорд это ценит.
Волдеморт чуть приподнимает уголки губ, услышав
снисходительно-ленивую мысль Долохова о том, что занялся бы он такой
девочкой на досуге. И усмехается заметней, ощутив, что Родольфус
Лестрейндж ставит умелый, но абсолютно не вежливый по отношению к
своему господину блок.
Он говорит с ней в этот раз о вырождении и аристократических семьях,
и всё внимательнее приглядывается, с удовлетворением замечая тёмное
страстное пламя под мраморной чёрно-белой маской. Из диких кошек
получаются великолепные пантеры, пьянеющие от запаха крови.
Отпуская её и остальных Рыцарей, он жестом приказывает Родольфусу
задержаться.
- Хочешь её?
Лестрейндж страдальчески изгибает тонко очерченные брови. Берёт себя
в руки, молча кивает.
- Она будет твоей женой.
- Но… - Руди в замешательстве смотрит на Тёмного лорда, и Волдеморт
видит, что он отлично понимает причины. И всё-таки… - Благодарю вас,
милорд.
- Я бы предпочёл, чтобы свою благодарность ты выразил в верности
Ордену Вальпургиевых Рыцарей.
И, со скучающей благосклонностью выслушав заверения в преданности,
Волдеморт отпускает его восвояси.

Белла смотрит на лорда снизу вверх бархатными глазами, нагая и
абсолютно не стыдящаяся своей наготы. Касается губами пальцев,
рассеянно ласкающих её кожу, тянется было к нему, но он
останавливает её отчуждённо и властно.
- Я хочу, чтобы ты заснула.
Беллатрикс послушно закрывает глаза. Тёмный Лорд тонко улыбается –
он знает, что девочка всё равно не сможет спать.

Джой Корд продирается сквозь туман вслед за учителем. Третий час
петляний по узким мокрым мощеным улочкам, третий час тяжёлого
молчания. Девчонка промокла до нитки, устала, и понятия не имеет,
чем закончится эта прогулка, - как невозможно понять, что придёт в
голову Наставнику в следующий момент.
- Ступефай!
Она не понимает, что происходит раньше: договаривается до конца это
слово или неуловимым движением кидается в сторону Долохов. Но
заклятие цели не достигает.
Резко рванув Джой на себя, закрывшись ею, как щитом, алмазный
британец вглядывается в туман, различая лишь силуэт нападавшего.
- Без лишних движений. Я убью её, - предупреждает Антонин
неизвестного доброжелателя.
- Отпусти девушку, Долохов, это наше с тобой дело, - молодой голос,
едва заметный свистящий акцент.
Антонин, сощурившись и помедлив полсекунды, демонстративно
приставляет палочку к горлу ученицы. Его голос наполняется
неподдельной радостью.
- Какая трогательная встреча! Извини, что не открываю тебе братских
объятий, несподручно, сам видишь…
- Отпусти её, выродок, - глухо повторяет аврор. Но больше не
двигается.
- Почему ты не написал мне, что приезжаешь? Я бы встретил тебя на
вокзале… - продолжает, не дослушав, злонасмешник, прижимая к себе
Джой чуть сильнее, чем нужно.
- У тебя нет шансов. Через минуту здесь будет подкрепление, не лучше
ли разобраться сейчас?
- Блеф? – чуть слышно выдыхает девчонка, запрокинув голову.
- Не умеет блефовать, - коротко, сквозь зубы отвечает её Наставник.
И – громче, - да? Тогда, пожалуй, нам стоит откланяться.
И Джой Корд, которой до безумия хочется позлить этого «давнего
знакомого», пользуясь благосклонно скрывающим лица туманом, певуче
произносит за полсекунды до аппарирования:
- Я прямо за вами, учитель.

Ливень стоит стеной; разорванный молочный туман льнёт к земле, и мир
засыпает под мирную и неумолимую колыбельную падающей воды. Джой
Корд сидит в кресле, зябко обхватив руками плечи – белая блузка,
промокнув, делается почти прозрачной. Чтобы выйти и переодеться,
придётся повернуться к Долохову спиной, а к этому у барышни уже
возникло некое предубеждение.
- Ну а этому вашему другу вы чем не угодили? – она пытается сжаться
в комочек – мокрые встрёпанные волосы, тоненькая фигурка, босые
ступни.
- Боюсь, тем, что посмел родиться с ним с одной семье, - Антонин
задумчиво покачивает в руке широкий коньячный стакан –
гречишно-медовые всполохи в гранях алмазного перстня. – Мисс Корд,
оставьте вы этот кофе. Согревают обыкновенно другие напитки.
Джой с готовностью принимает эту отеческую заботу. Глядя, как
Бертран священнодействует над растапливаемым камином – аккуратно
сложенные поленья, веточка лаванды в огонь, - она медленно пьёт
тёмную жидкость, чувствует умиротворённое тепло, струящееся по
жилам.
Долохов опрокидывает стакан за стаканом.
Тени саламандрами пляшут по полу, и в воздухе – еле ощутимый запах
лаванды. Вселенский потоп овладел пригородами Лондона.
В полудрёме прикидывая, как половчее построить ковчег, Джой Корд,
разнежившись от тепла, перекидывает ноги через подлокотник,
растягивается в кресле, как сытая кошка. Поднимает взгляд на
учителя… и резко трезвеет.
Долохов плачет.
Оцепеневшей девчонке вдруг вспоминаются слова Беллы: совершенно не
умеет пить. Забавно. После нескольких бокалов начинает дебоширить –
хоть бегством спасайся. Весел, жесток, изобретателен до
изощрённости.
Он смотрит куда-то в одну точку – спокойный, безмятежно сознающий
свою власть хищник, бледные пальцы - в замок, потемневшее серебро
слизеринских глаз. Серый, резко выточенный силуэт в согретой
тёмно-медовой комнате. И совершенно непостижимо: словно алмазный
британец отдельно, и слёзы – отдельно. Он не стирает их, и, кажется,
вообще не замечает солёных дорожек на лице.
Знаешь, Шерлок, один классик сказал, что те люди по-настоящему
красивы, которые и плача остаются красивыми. Если так, то Долохов –
красив.
«Долохов, - ворчливо щурится на огонь лежащий на каминном коврике
спаниель, - если до сих пор тебя не убил, завтра убьёт точно. Если
вспомнит».
- Мисс Корд, подойдите-ка сюда, - абсолютно трезвым голосом говорит
вдруг Антонин, не отводя взгляда от стены. Машинальным движением
убирает с лица печально известную прядь. И ни следа пьяных слёз.
Джой послушно подходит, мысленно прощаясь с недочитанными сонетами.
- Сядьте.
Алмазный британец оборачивается к опасливо присевшей рядом девчонке.
Сощурив оценивающе длинные глаза, проводит тыльной стороной ладони
по её щеке. Аккуратно взяв за плечи, опускает на подушки,
наклоняется.
Стена дождя окружает мир с единственным тускло светящимся рыжим
окном. Недовольный всей вселенной седой спаниель философски смотрит
на огонь.
Талия, бёдра, стеклянные запястья, пара родинок у ключиц.
«А вы говорите – Империус…»
Одуряющее пахнет лавандой.

Шоколадное

- Племянница?..
Джой Корд полулежит на узкой длинной тахте. С крыши веранды капает
вниз вода – запах мокрого дерева и прелых листьев, молочно-белое
небо, тёмно-красный плед.
- Угу. Промок? Иди под одеяло, - меланхолично накручивая на палец
короткую прядь русых волос, она подбирает под себя ноги, освобождая
место.
- Что на улице сидишь? Холодно. – Руди терзает нескончаемая осенняя
хандра; ноет, не давая забыть о себе, плечо.
Он присаживается на самый краешек тахты – изогнутые ресницы, тонкие
чёрные перчатки, бледные губы. Джой, вздохнув, накидывает плед ему
на плечи, прижимает ладошку к давно несуществующей ране. Когда-то, в
далёком детстве, она умела «неосознанной магией» снимать боль.
Теперь – нет, но по-прежнему, как кошка, приходящая к болеющему
человеку, девчонка осторожно гладит многострадальное плечо
родственника, пытаясь пригреть, унять лихорадку, ежегодно приходящую
с осыпающимися в старой аллее листьями.
Родольфус Лестрейндж прикрывает глаза, на секунду забывая, зачем
сюда пришёл.
- Руди… - Джой Корд разглядывает его безукоризненный профиль –
тёмно-рыжее золото прямых прядей, белая кожа. – Руди, мой учитель
провалился в какую-то бездну. Неужели великий Салазар ниспослал мне
его смерть?
Родольфус, чуть скривившись от боли, обнимает племянницу за плечи.
- Ему приказано залечь на дно. Тёмный Лорд вовсе не желает иметь
дело с авроратами всех стран, которым твой дражайший Наставник успел
основательно попортить кровь. Несколько дней назад в Англию прибыл
один энтузиаст, страстно желающий лично сопроводить Долохова в
Азкабан. Руквуду уже удалось убедить Министерство, что Антонин давно
покинул пределы острова, так что скоро энтузиаста отправят домой в
Чехию, и международного скандала не случится. А пока – пока Долохов
лежит на диване в какой-то лачуге, бесится как вервольф и хлещет
коньяк.
Как глупо это всё, думает Джой, положив голову Руди на плечо, - как
глупо. Возрождение, аристократия, белая кость, сапфировая кровь,
венецианское стекло и богемский хрусталь. А на деле – грязь,
политика, бюрократия, и даже алмазному британцу не выбраться из
этого механизма. Разумеется, разумеется, долг слизеринца – идти по
грязи, как по розам, чтобы потом смотреть на розы, как на грязь. Но
не для меня это, Шерлок, веришь?
- Позлорадствовала бы, да настроения нет, - девчонка вздыхает,
прищурившись, разглядывает мир сквозь кипарисовое кольцо, школьную
память. – Мистер Лестрейндж, у вашего визита есть цель?
- Ах да, - спохватывается задумчиво перебирающий бордовые кисти
пледа Родольфус. – Стихийная магия. Она же детская, она же –
неосознанная. Что можешь сказать об этом?
- Магия, не требующая палочек и изучения заклинаний. Магия, к
которой почти невозможно подобрать контрзаклятие. Тёмного Лорда
интересует именно это?
- Схватываешь на лету.
- Dio mio, как бы ты мне сейчас пригодился… - протягивает Джой Корд,
всерьёз начиная скучать по некоему синеглазому префекту Рэйвенкло.
Поднимаясь и целуя племянницу в макушку, Руди негромко,
по-мальчишески заговорщицки советует:
- Спишись. Только чтобы ни одна живая душа.
Девчонка обрывает своё невольное движение – к нему.

«Dio mio, почему я до сих пор не слышу о твоих Мерлинах различной
степени? Неужели же исследования твои настолько засекречены, что о
них не знает даже жёлтая пресса? Ты всерьёз меня интригуешь.
Представь себе, моя нынешняя практика требует досконального изучения
твоей излюбленной несознанки. Сочтя это знаком судьбы…»
Перо замирает, моментально оставляя расползающееся пятно чернил.
Безукоризненная жемчужно-серая рубашка, выбившаяся из-под воротника
цепочка. Мантия летит на мокрые перила.
- Я изрядно соскучился, мисс.
- Где вы шлялись, учитель? – обречённо возвращает приветствие Джой
Корд.
Однажды сочтя что-то своим, он будет считать это своим всегда, -
думает она, неохотно уступая Долохову большую часть тахты.
- Вы даже не сопротивляетесь, - лениво поцеловав ученицу в шею,
замечает Антонин. Переводит взгляд на скучнейшее из всех зрелищ –
английское осеннее небо.
- Я жду удобного момента, чтобы всадить вам в спину нож.
В конце концов, мы квиты. Я люблю брата моей матери, вы – давно
умершую женщину. Мы квиты.
- Что ж, спасибо за откровенность, - одобрительно усмехается
Долохов. – Я слышал, вам дали задание, доморощенный гений. Надеюсь,
вы не заставите меня краснеть.
- Я не смогла бы этого сделать, даже если бы захотела, - фыркает
Джой. Переворачивается, кладёт подбородок на грудь растянувшемуся во
весь рост Наставнику.
Антонин изламывает брови в знак удивления такой наглости.
- Ну, я не привык спорить с тем, кто сверху, - ухмыльнувшись, он
вдыхает запах мокрого дерева, пытается сдуть волосы с глаз.
- Я могу взглянуть? – девчонка дотрагивается до овального медальона.
- Я не романтический герой, чтобы что-то скрывать, - ленивое серебро
сквозь стрелы ресниц.
- Вы романтический герой уже потому, что носите при себе портрет
женщины.
- Ещё одно такое высказывание, и вы получите строгое взыскание. –
Сенбернарское добродушие Долохова ясно указывает на то, что морфий
идёт ему на пользу.
Джой Корд, повозившись с застёжкой, разглядывает лицо Ксении Эллен –
тёплая улыбка в уголках глаз, губ, каштановые локоны, спускающиеся
на плечи. Невероятно светлая женщина. Слишком светлая – для него.
- Не вы её отравили, - скорее утверждение, чем вопрос.
- Взыскание. Наказание назначу чуть позже.
Как мне хочется разбудить вас, Антонин. Разглядеть глубоко
спрятанного человека вопреки негласному правилу никогда не пытаться
снять с слизеринца маску. Всё же романтические герои - это моя
специальность.
Алмазный британец рассеянно запускает пальцы в короткие золотистые
волосы ученицы, глядя поверх её головы в бесконечно-тёплое низкое
небо.

- Признайся, Долохов, ты любишь горячий шоколад, ты сентиментален.
- Что за чушь. Конечно, нет. Дай чашку.
- Сентиментален, сентиментален! – она хохочет. Потом, сосредоточенно
закусив уголок рта, опускает подушечку пальца в тягучий, вязкий,
умопомрачительный баварский шоколад; аккуратно проводит по его губам
– внимательный, пытливый и лукавый взгляд.
Антонин, медленно облизнув губы, поднимает на неё длинные породистые
глаза.
- Вы восхитительны, Ксения. Я даже не знаю, чего хочу больше –
шоколад или вас. – Серьёзно взглянув на с искренним возмущением
изогнутые брови, он чуть сжимает в руке её запястье. И чашка
опрокидывается, оставляя горьковато-приторные полосы на коленях
девушки. – Но теперь мне не придётся терзаться муками выбора.
- Ах ты… ты… - в карих глазах сверкают золотистые искорки. – Всё
слизнёшь!
- До последней капли, - подтверждает Долохов, склоняясь к её ногам.
- ...Ты - сентиментален, - тихо, победно резюмирует Ксения,
свернувшись на постели в клубочек.
- Скажешь кому-нибудь - убью, - задумчиво отзывается Антонин,
безрезультатно пытаясь распрямить кудряшками свившуюся прядь у её
виска. - Сваришь ещё?
- Если очень попросишь.

Просто думать, что жизнь - игра. Куда сложнее осознать, что то, что
казалось игрой, было жизнью. Жить играя и играть живя - какая
огромная пропасть... Кажется, это погода действует так угнетающе.
Теперь я понимаю: у англичан вместо крови в жилах дождевая вода,
поэтому при каждом удобном случае они уподобляются лорду Байрону. И
это заразно. Теперь было бы неплохо сесть за виолончель, теперь было
бы неплохо, если бы Ксения была жива. Отнюдь не плохо.
И пусть эта девчонка больше не трогает медальон, ибо желание ударить
женщину по рукам недостойно джентльмена.

Учитель и ученица лежат на веранде, пропахшей мокрым деревом и
прелыми листьями. Над поместьем висит туман.

Вельветовое

Кубики сахара в чёрный кофе, несколько капель рома - излюбленное
лакомство Беллы Восторженной.
Рутинная жестокость истачивает, опутывает тонкими струнками
нервозности, какой-то усталой надрывности - Белла-Белла, беладонна,
наполовину расплетённые тяжёлые косы, точёные плечи, аромат миндаля.
- Веллингтон? - она изгибает брови, на секунду превращаясь из
экзальтированной Упивающейся Смертью в семикурсницу с разнузданным,
заразным и хищным весельем во взгляде - урождённая Блэк. Поднимает
глаза на подругу, рассеянно обводя печать на подписанным
каллиграфическим почерком конверте.
Джой Корд кладёт подбородок на баррикаду фолиантов, стараясь не
угодить белоснежными рукавами блузки в столетнюю книжную пыль,
задумчиво щурится.
- Веллингтон.

- Амадео?
- Угу.
Единственный ответ, которого возможно добиться от префекта в те
нескончаемые часы, когда Чары целиком поглощают его внимание.
- Амадео, ты любишь сирень?
Джой Корд сидит на каменных перилах беседки, со всех сторон
окружённой белоснежными сугробами сирени. Цветы отдают маем и
безумием, воздух – приближающейся грозой и дорогими сигаретами.
- Угу.
- Сирень потрясающе пахнет по время дождя. Пойдём гулять под дождём?
– хитро щурит ореховые глазища Джой.
- Угу.
- Обещаешь?
- Угу. …Что?! – Амадео, задумчиво выпускающий в потолок кольца
синеватого дыма, переводит на девчонку полный справедливого
негодования взгляд.
- Я поймала тебя на слове, - невинно объясняет Джой Корд, натягивая
рукава блузки до кончиков пальцев.
- Я вижу, проклятая слизеринка.
Ворчливость, чопорность, неодобрительный взгляд из-за стёкол очков –
викторианский шовинизм в потрёпанных джинсах. Безукоризненность –
пепельно-русые, колечками свивающиеся у шеи волосы, серые, в
вельветовую синеву глаза. Леди Ровена гордилась бы своим потомком.
- Не будьте так суровы, лорд Веллингтон. Снимайте меня отсюда и
пойдём.
Ливни поздней весны опьяняющи до такой степени, что сложно дышать.
Губы префекта Рэйвенкло на вкус - Baileys, совершенный, тёплый,
обволакивающий сознание кремовой тягучестью. Огромное грозовое небо
над головой, грифельная чернота пустынной дороги, тесное
переплетение влажных пальцев. Приподнявшись на цыпочки и сняв с него
очки, Джой наконец-то находит название подобному цвету глаз.
- Мы достаточно промокли, чтобы вернуться? - безукоризненный Амадео
задыхается совсем неподобающим образом.
- Дыши сиренью, dio mio! - девчонка тихо смеётся и снова закрывает
ему рот губами.
Головокружение, легко срывающиеся на землю звёздочки сирени, потоки
воды вокруг. Baileys creme и глаза цвета высохшей лаванды.

- Ну объясни мне в конце концов, Джой, что тебе, поэту, в хороших
мальчиках?
- А скажи, Белла, ты что-нибудь находишь в Руди?
Миссис Лестрейндж примолкает, в задумчивости перекручивая на
запястье тяжёлый браслет.
Несколько раз мельком виденный в детстве - "вот этот, рыжий", не от
мира сего, разговаривает вежливо, как со взрослой. Белокожий - как
можно быть рыжим и не иметь веснушек? Два малахитовых моря в карих
ободках, насмешливый взгляд и рассеянная улыбка - есть в нём что-то
парадоксальное, тревожное, словно подозрение в примеси нечистой
крови. Хотя, разумеется, не может такого быть.
Руди в строгом фраке, вплетающий ей в волосы белые камелии, Руди -
поджарый, изящный, с разметавшимися по подушке волосами, Руди, лишь
один раз сказавший, что любит и никогда не требовавший ответных
слов. Ворчливая нежность, прорывающаяся временами сквозь фамильную
маску. Руди - как фон, как рука, на которую всегда можно опереться.
Как что-то обыденное, маловажное, но неотъемлемое.
- Нет? Тогда, боюсь, я не в силах объяснить тебе. - Джой улыбается с
едва заметной горечью.
Подумай, Шерлок, как это забавно...
Негромкий стук в дверь - взгляд Долохова, столкнувшегося в дверях с
Беллой, до сих пор хранит отголосок ядовитой насмешки. По
обыкновению своему, он вторгается бесцеремонно, зато более чем
церемонно приветствует ученицу, и выражение светлых глаз чуть
смягчается. К людям, столь упорно лезущим в душу, относятся с
враждебностью, но враждебности этой, как ни странно, нет. Должно
быть, привык - и оттого снисходителен к девчонке, абсолютно не
приспособленной к жизни, отгороженной от мира паутиной своей
интровертности.
Тусклое серебро ходиков мерно отсчитывает минуты, тихо, едва слышно,
шелестит за окном. Вечера позднего октября длинны и зябки, и
невыразимо тянет в сон.
- Вы рассеянны, мисс Корд, - строго выговаривает Антонин, оправляя
ослепительные манжеты. - И, пожалуй, на сегодня безнадёжны. Можете
вернуться к вашим книгам.
- Спасибо, учитель.
Меж скурпулёзных и кратких пояснений, названий книг и скупых строчек
о себе Джой безошибочно читает глухое "не-прощу" и почти неприметное
даже для автора письма "ты-сумасшествие". До сих пор. Забавно,
Шерлок, как забавно.
- Почему такое имя? - вдруг интересуется алмазный британец, задевая,
по давно установившимся правилам игры, самое больное.
Девчонка, чуть вздрогнув, поднимает с письма измученный взгляд.
Маленький кареглазый символ несчастья - причина смерти матери,
причина пресечения фамилии. Грустная издёвка отца, шаг наперекор и
вопреки - Джой, радость, дань туманному Альбиону от прекрасной
Франции.
- Меня очень ждали. Знаете, Долохов, у меня был чертовски неудачный
день.
Антонин кладёт подбородок на сцепленные в замок пальцы, опускает
ресницы, улыбаясь задушевно и насмешливо.
- Я понял ваш намёк, ангел мой, но, боюсь, сегодня я планирую
остаться на ночь.
- В другой комнате.
- В этой.
- Merde, - тихо и равнодушно заключает Джой Корд, движением руки
подозвав к себе Шерлока и абсолютно бесцеремонно положив ему на
спину босые ступни. Только благородство истинного джентльмена не
позволяет спаниелю стряхнуть с себя это нахальное создание. А
следовало бы ещё укусить, чтобы неповадно было.
- У вас действительно был чертовски неудачный день, - безмятежно
замечает алмазный британец, оценивающе оглядев ученицу.
- Долохов, скажите, вот только серьёзно: а вы - знаете, что женщины
находят в хороших мальчиках? - она вдруг улыбается - золотистые
озёра осенних глаз, изогнутые чудно брови.
И Антонин с прискорбием констатирует, что счёт сравнялся. И почему
эта девчонка схватывает на лету только не то, что полагается?
- Мне однажды отвечали на этот вопрос, - невозмутимо, с расстановкой
говорит он, - мне кажется, ответ должен вам понравиться. - Алмазный
британец щурит стальные глаза, припоминая слова, до сих пор
кажущиеся ему бредом. - "Они умеют любить, не убивая".
Джой удивлённо поднимает взгляд.
- Мы похожи с ней, - против воли.
- Не сметь. - Его глаза на секунду сверкают зелёным; через секунду
он дёргает уголком рта, досадуя на эту вспышку.
Забавно, Шерлок. Порочный круг, не находишь?
Подтверждая мысль о порочном круге, шелестит в прозрачных уже
липовых аллеях дождь.

Пы. Сы. Простите, глава никакая. И спасибо, что читаете эту
тягомотину. )

Молочное, гранатовое

Человек состоит из мелочей - из неприметных привычек, из оттенков и
полутонов, из манеры наклонять голову, из красивых и уродливых
пристрастий. Когда ты собираешь эти мелочи, заново вылепляя образ,
когда понимаешь, что даже самая неприглядная деталь мозаики приносит
тепло - тогда это и есть любовь. Племянница, разумеется, утверждает
другое, но она известный любитель придать всему трагическую окраску.
В ней нет ни одного холодного оттенка - таким сложно быть
слизеринцами. Вдвойне сложно быть слизеринцем, если нос у тебя чуть
вздёрнут, и ямочки на щеках, и брови изогнуты в вечном смешливом
удивлении. Впрочем, поразительно, но этот маленький сноб умеет
сделать столь надменный вид, что приглушённо-золотистый свет,
окутывающий её, кажется тусклым, пепельным. Маскировка в целях
выживания.
Вся в меня.

В старом парке царит тихая, неподвижная, терпкая в своей
безмятежности осень. Докучливый ноябрь отступил на мгновенье,
позволяя обитателям поместья напоследок понежиться в остаточном
тепле солнечных лучей.
- Ангел мой, вы уже встаёте?.. Будьте добры - в кармане пиджака
лежит футляр, принесите мне его.
- И тапочки в зубах. - Джой Корд, закутавшись в покрывало,
соскальзывает с кровати.
- На тапочки я давно уже не рассчитываю, - вздыхает Долохов,
принимая из рук ученицы продолговатую бархатную коробочку.
Невольно скорчив гримаску отвращения, Джой кидает взгляд на его
бледную исколотую руку и предпочитает отвернуться.
- Что говорит Лорд о подобных маггловских штуках?
- Скажем так, он имеет ко мне снисхождение, - Антонин, закончив
инъекцию, бережно убирает шприц обратно. - Ведь вы любите декаданс.
Примите его таким, каков он есть.
- А каков он есть?

Шерлока никогда, даже в ранней юности, не унижали поводком. Он
степенно шествует по мощёной дорожке аллеи, изредка оборачиваясь на
нерасторопных людей, бредущих сзади, и усталое солнце бликами
подсвечивает его молочно-кофейную шерсть.
- Ваша упадочность уродлива, как некогда известный
писатель-сифилитик, который теперь, когда гниёт его разум и его
тело, воображает себя по-прежнему великим, и не только воображает,
но и рассказывает всем об этом. Вы гордитесь веками, сквозящими в
каждом вашем жесте - неужели вы никогда не думали, что получили в
ваши вены кровь трусов, подлецов, предателей и убийц? Задумайтесь,
вы любите безвоздушное пространство и скудоумие, потому что воздух и
талант кончились на несколько поколений раньше. Как понимает
Возрождение, скажем, прекрасная Беллатрикс? Она радуется как ребёнок
перспективе вашей аристократии превратиться в слабоумных идиотов,
которыми будут вертеть магглорождённые, потому что Люциусу не надо
будет интриговать, Августусу - шпионить, вам - изучать эту вашу
несознанку, как вы изволите её называть. Я знаю, вы верите в
определяющую роль личности в истории, и здесь я согласен с вами.
Единственный способ не дать империи развалиться после своей смерти -
победить смерть. Но если этого не произойдёт, скажите, во что
превратится ваш находящийся на грани дряхлости декаданс? А если
произойдёт...
- Учитель, вы дали мне блестящую мотивацию для отказа.
- Какую бы я не дал мотивацию, вы прекрасно знаете, что выбор
невелик. Впредь постарайтесь не поддаваться на провокации так легко.
К тому же, я говорил сейчас всего лишь о ваших пристрастиях.
- Что же мне ещё любить, если выбор так невелик? - остановившись,
она по-детски требовательным движением трогает его за рукав.
Долохов без улыбки смотрит на ученицу сверху вниз и рассеянно
пожимает плечами.
- Я не вправе советовать.
- А что любите вы?
Расскажите, Антонин, раз вы так точно воспроизвели мои собственные
мысли. Расскажите, я вас послушаюсь.
- Я люблю играть на виолончели.
Джой Корд молча разворачивается и возвращается в дом.

- ..А я цветов принёс. - Родольфус Лестрейндж кидает на лакированную
поверхность рояля охапку поздних кленовых листьев; снимая перчатки,
оценивает гробовую атмосферу, царящую в воздухе. - Как раз к
похоронам, должно быть.
- Да, мы как раз ждали кого-то, кто поможет нам выкопать могилу...
- Моему учителю, - невозмутимо заканчивает за Антонина Джой.
Долохов с лицемерной укоризной качает головой, демонстративно
рассматривает перстень, поймавший в свои грани отсветы тусклого
солнца.
- Родольфус, как ты воспитывал свою племянницу?
- В атмосфере распущенности и вседозволенности, - честно сообщает
Руди, в лучистой усмешке щуря глаза. - Вы оба похожи на
гриффиндорцев, играющих в слизеринцев.
- И все мы снимся Чёрному Королю, и когда он проснётся, нас больше
не будет, - подхватывает девчонка, прослеживая пальцами узор на
серебряном кофейнике и не поднимая головы от книги.
- Ты неправа, - Лестрейндж закусывает уголком рта медно-рыжую прядь.
Дурацкая привычка, которую очень любит Джой. - Какой мы сон - с
такой историей?
Слизеринка улыбается, запускает пальцы в отрастающие, начинающие
виться волосы, стараясь скрыть этим движением улыбку. Руди, конечно,
не читал этого маггла, но с девочкой Алисой солидарен. Кому же
хочется быть сном?

Гранатовый, подсвеченный рябиновой горечью свет разлит над крышей.
- Нас больше не будет, - рассеянно повторяет Джой Корд, провожая
взглядом уходящего по облетевшей аллее родственника. Иногда
становится совсем нестерпимо молчать, и зачем молчать вообще
смертельно больному человеку?
Мы умираем изящно, как и положено лордам - не более, чем красивые
слова. Мы уродливо агонизируем, гниём, в собственной слепоте считая,
что возрождаемся через истончение. Вы правы, Антонин, как вы
чертовски правы.
- Да, - сероглазый злонасмешник кивает.
Руди пытается дать будущее. Долохов - движением бледных пальцев
стирает его, как меловой рисунок. К Долохову тянет, как тянет к
загадке смерти, но любить его - то же самое, что любить смерть. А
Джой всегда любила жизнь...
- Вы пусты, и поэтому вы так спокойны, - вполголоса говорит она,
отворачиваясь от окна. И, громче. - Да, учитель, я готова
предоставить Тёмному Лорду результаты по его заданию.
"Пуст? Какая проницательность!"
- И каковы же результаты? - вежливо интересуется алмазный британец,
поднимаясь и делая шаг вперёд.
Джой Корд улыбается чисто и искренне. И смотрит ему в глаза. И
Антонин отлетает на два метра назад, ударяется спиной о стену и
падает на пол.
- Бра... во... - еле дыша, низким от боли голосом произносит он, не
делая попыток встать. - Но... ангел мой, теперь вы... должны мне
поцелуй.
Девчонка подходит к пытающемуся выровнять дыхание учителю,
протягивает ему руку:
- Я ничего вам не должна. Вы лишили меня надежды.
Долохов садится, откидывает назад растрепавшиеся волосы и только
после этого принимает её ладонь. Он гладит её полудетские, худые
пальцы, запястье с ярко просвечивающими голубыми жилками,
выступающую косточку у основания кисти. Садящееся в
апельсиново-рыжие облака солнце, освещая его лицо, придаёт ему
какой-то лихорадочный румянец.
- Значит, мы оба безнадежны. И оба пусты.

ЗЫ. так же можно скачать и засунуть на мобильный:

Прикрепления: 4359163.txt (87.5 Kb)


...Cookie!
 
SidДата: Фредас, 19 Июня 2009, 02:18 | Сообщение # 3
Убийца
Группа: Наёмник
Душ Ситису отправлено: 300
Статус: На задании
это великолепно!

Слава Ситису!

Безумие - это неспособность доказать свою идею окружающим!

 
The Dark Forum » Культурный » Фанфикшен » Блюз английского дождя
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск: